История моего самоубийства - Нодар Джин

Тормознув на красном сигнале светофора, увидел на перекрестке дюжину юных негров, которые всем своим видом внушали автомобилистам, что цент есть красная цена любой человеческой жизни. Вооруженные щетками на длинных палках, они шмыгали между скопившимися машинами и, требуя взамен доллар, чиркали ими по ветровым стеклам. От этого стекла становились грязными, но никто не осмеливался отказываться от услуг, подозревая, что чистильщики оснащены не только пористыми губками.

Мне достался самый рослый — с такими тяжелыми надбровьями и с таким характерным выражением лица, что, если бы пророк Моисей увидел его даже мельком, шестую заповедь, о неубиении, он на своих скрижалях заклеил бы толстым скотчем. Прямо в глаза мне негр шлепнул щеткой по моему стеклу и сильно ее придавил. Из губки потекла жижа, которую чистильщик размазал. Единственное оправдание этой услуги пришлось усмотреть в том, что лицо его пропало из виду. Ненадолго: отвисая каменной челюстью, оно объявилось мне в окне и скривилось в грозной улыбке:

— Доллар, сэр!

Я поспешно запустил руку в карман и обомлел, вспомнив, что все деньги отдал Амалии. Так и сказал:

— Деньги у Амалии.

Негр просунул челюсть в кабину и остался недоволен:

— Амалия лежит в гробу, сэр!

— Не думаю, но у меня нет ни цента, — объяснил я.

— Я помыл тебе стекло! — напомнил он.

— Вижу, — соврал я. — Но мне заплатить нечем.

Подумал над сказанным и обнаружил, что неправ: снял с зеркальца Христа и, прикинув, что стоит Он не меньше доллара, протянул Его чистильщику. Тот щелкнул огромным пальцем по кресту и отбросил его в кузов:

— Подберешь и воткнешь себе в жопу, сэр!

— Не веришь в Христа? — удивился я.

— Я верю только в то, что тебя надо пиздануть!

— Получается, веришь в Аллаха? — рассудил я.

— Я никому не верю, сэр ты ебаный!

— Даже евреям? — засмеялся я нервно.

— А ты жид?!

— Немножко, — поосторожничал я.

— Молоток! — кликнул он дружка. — Тут жидовская срака!

Молоток занимался соседней машиной: поганил на ней стекло, а водитель держал в руке на отлете доллар.

— Сделай сам, Крошка! — откликнулся Молоток.

— Как же с деньгами, сэр? — вернулся Крошка.

— Денег нету. Но я бы тебе их не дал в любом случае! — выпалил я и подумал, что в следующий раз проголосую не только за свободу ношения оружия, но и за право на насильственный аборт.

Вспомнив, однако, что до голосования надо дожить, вскинул глаза на светофор: по-прежнему красный. Негр просунул в кабину левую лапу, поднес ее мне к носу и сомкнул все пальцы кроме среднего, который — по размеру — не имел права так называться. Если бы меня оскорбляли пальцем уже не второй раз в течение дня, я бы прикинулся перед собой, будто бездействие есть высшая форма действия; тем более, что жест с вытянутым пальцем свидетельствует о прогрессе цивилизации по сравнению с допотопными временами, когда люди не умели прибегать к эвфемизмам и просовывали в транспорт не оскорбительные символы, а оскорбительные оригиналы. Взвесив обстоятельства, решил, однако, не прикасаться к чудовищу с грязным ногтем, — и как только светофор вспыхнул зеленым, а машины впереди меня сдвинулись с места, я быстро поднял стекло, защемил в нем лапу с оскорбившим меня пальцем и нежно надавил на газ. Лапа сперва растерялась, но сразу же судорожно забилась по той понятной причине, что следующие мгновения могли оказаться для нее нелегкими.

Додж медленно набирал скорость, и Крошка, не желая расстаться с застрявшей в нем рукой, побежал рядом. Причем, бежал задом, поскольку эта рука, которою он, видимо, дорожил, была левая. Я планировал освободить ее перед самым поворотом, но она на это не надеялась и паниковала, тогда как ее владелец громко матерился, что опять же приятно напомнило о прогрессе, проделанном цивилизацией с тех пор, когда люди не обладали даром речи и выражали гнев непосредственно в описываемых в ругательстве действиях. Достигнув перекрестка, я, согласно плану, приспустил окно и, позволив лапе выпорхнуть, навалился на газ.

В следующее же мгновение пришлось совершить движение столь же резкое: тормознуть, спасая от увечья подставившуюся мне задом Альфу, которая вдруг застыла под красным сигналом светофора. Я защелкнул кнопки на дверцах и — в ожидании ужасных событий — отвернулся назад, словно в кузове меня ждали неотложные дела. Нашел чем заняться: Натела опять съехала вбок, и я вернул гроб к центру. Услышал стук в стекло: сначала в боковое, потом и в ветровое. Стук сопровождался изобретательной руганью, в которой многие образы поразили меня цветистостью. Тем не менее, я притворялся, будто в кузове дел прибавилось. Встав коленями на сиденье и развернувшись назад, я принялся накрывать Нателу крышкою гроба, — защитить труп в случае прорыва обороны.

Прорыв обороны был делом времени, потому что, во-первых, в ветровое и боковые стекла стучалась уже вся орава чистильщиков, а во-вторых, рано или поздно кто-нибудь из них мог заметить, что оконный проем в задней дверце затянут клеенкой. Пришлось отказаться от роскошной привычки невзывания к Богу в Манхэттене, хотя из гордыни я сформулировал просьбу скупо: «Бог наш и Бог отцов наших, поторопись же, ебена мать, с зеленым!» Польщенный, однако, моей позой, Господь, действительно, поторопился, — отключил красный сигнал, и, плюхнувшись в кресло, я захлебнулся от предчувствия избавления.

74. Все случается случайно: даже сама наша жизнь

Никогда прежде я не осознавал с тогдашней четкостью, что Бог способен быть столь изощренным в Своем честолюбии. Как только красную Альфу сдуло с места на зеленом, и я, в свою очередь, навалился на газовую педаль, Додж истошно взревел, а потом вдруг чихнул и заглох. Я выкатил глаза и крутанул ключ, но мотор огрызнулся ржавым кряком.

Покинутый небесами, я подавил в себе панику и определил задачу. Первым делом следовало отбиться. Вторым — дозвониться к кому-нибудь, кто съездил бы на кладбище и предупредил петхаинцев о дополнительной задержке. Наконец, добраться до бензоколонки и добыть горючее в канистре. Все три операции требовали денег, а первая — и оружия. Ни одним, ни другим я не располагал.

Раздраженный моим затворничеством, Молоток замахнулся железным бруском на ветровое стекло, но Крошка вдруг остановил его и отпихнул в сторону. Родилась надежда, будто в нем неизвестно как возникла потребность свершить нечто человеческое и будто он решил пойти на мировую. Подобно всякому оптимисту, я оказался прав наполовину: на мировую Крошка идти не желал, хотя потребность у него оказалась вполне человеческой. Вскочив коленями на капот, он расставил их в стороны, дернул вниз змейку на джинсах и под громкое улюлюканье счастливой братвы начал мочиться на ветровое стекло. Я сперва растерялся и оглянулся по сторонам, но, заметив в глазах прохожих и автомобилистов космический испуг по случаю внезапного краха западной цивилизации, навязал своему лицу выражение безмятежности: мне захотелось довести до их сведения, будто, на мой взгляд, не происходит ничего странного. Просто черному мальчику не терпится пописать, и поскольку местные общественные уборные исходят доцивилизационным зловонием, мальчик решил помочиться на нечаянно испачканное им же стекло, отчего, кстати, мне открылся более отчетливый вид на окружающий мир. Еще я хотел сообщить им, что поскольку они спешат исчезнуть из виду и не желают заступиться в моем лице за свою же цивилизацию, то мне на нее тоже насать.

Крошка мочился на стекло так долго, что другой верзила, похожий на него, как два плевка, потерял терпение и под гиканье банды забрался коленями на капот с пассажирской стороны. Член у него оказался мельче, но это позволило верзиле орудовать им с той особой мерой профессионализма, без которого в Манхэттене не выжить. Обхватив его пальцами как самописку, он каллиграфической струйкой мочи вывел на запыленном участке стекла короткий, но скабрезный призыв к сексуальному насилию над жидовьем. Соратники восторженно завизжали и, вдохновленные призывом, забегали вокруг машины в решимости этому призыву следовать.

Молоток подскочил к моей двери и двинул бруском по стеклу. Окно даже не треснуло, и меня кольнула мысль, что, если отделаюсь живым, начну закупать акции компании, поставляющей Доджу стекла. Если жив, жизнь в Америке полна возможностей! Улыбнулся этой догадке и поднес к стеклу средний палец, чего никогда в жизни не делал, ибо на родине объяснялся с народом как европеец: отмерял локти. Молоток никогда бы в локте не разобрался, но жест с пальцем воспринял адекватно и потому взбесился пуще. Размахнулся — соответственно шире, но ударить не успел: Крошка перехватил его руку и крикнул: «Не надо! Туда, сзади! Там нету стекла! И дверь не запирается!» Молоток посмотрел на меня и, пританцовывая, последовал за Крошкой к задней дверце.