Люди сороковых годов - Алексей Писемский

Присмотревшись хорошенько к Доброву, Вихров увидел, что тот был один из весьма многочисленного разряда людей в России, про которых можно сказать, что не пей только человек - золото бы был: честный, заботливый, трудолюбивый, Добров в то же время был очень умен и наблюдателен, так у него ничего не могло с глазу свернуться. Вихров стал его слушать, как мудреца какого-нибудь.

- Вот я сегодня у вас тут переписывал, что предводитель ничего с дворянами не может сделать, - это ведь и правда, пожалуй, - заговорил Добров в одну из послеобеденных бесед.

- Правда? - переспросил Вихров.

- Правда! - подтвердил Добров. - Нынче вот они еще маленько посмирнее стали, а прежде такие озорники были, что боже упаси: на моей уж памяти один баринок какую у нас с священником штуку сыграл, - чудо!

Вихров навострил уши, заранее предчувствуя, что Добров непременно расскажет что-нибудь интересное.

- Какую же? - спросил он голосом, замирающим от любопытства.

- Да священник-то, изволите видеть, был маненько любостяжателен; всего ему по приходу давай: и денег, и печеного хлеба, и нови всякой. Телятами живыми за всенощную в селеньях бирал. Ей-богу! Едем назад, а теленок у нас в телеге привязанным лежит; а другой раз и вырвется да бежать от нас, а мы, причетники, за ним... Только этот самый барин... отчаянный этакой был, кутила, насмешник, говорит священнику: "Вы, батюшка, говорит, крестьян моих не забижайте много, а не то я сам с вами шутку сшучу!" - "Да где я их обижаю, да чем их обижаю!" - оправдывается, знаете, священник, а промеж тем в приходе действует по-прежнему. Барин наш терпел, терпел, - и только раз, когда к нему собралась великая компания гостей, ездили все они медведя поднимать, подняли его, убили, на радости, без сумнения, порядком выпили; наконец, после всего того, гости разъехались, остался один хозяин дома, и скучно ему: разговоров иметь не с кем, да и голова с похмелья болит; только вдруг докладывают, что священник этот самый пришел там за каким-то дельцем маленьким... "Просите сюда!" Входит батюшка в кабинет к барину... Тот прямо ему кидается на шею: "Ах, друг сердечный, как ладно и хорошо, что ты пришел ко мне, я в великом несчастье!" - "Что такое?" - спрашивает священник. "Да вот, говорит, что: вчерашний день мы все пьяные ездили на охоту верхами, и один, говорит, у меня охотник с лошади свалился, прямо виском на пенек, и убился. Теперь мне, того гляди, не поверят, что он сам собой убился, так как в этом случае в лесу я с ним один был, а земская полиция на меня уж давно сердита, - пожалуй, и в острог меня посадят. Сделай милость, говорит, чтобы не было большой огласки, похорони ты у меня этого покойника без удостоверения полиции, а я, говорит, тебе за это тысячу рублей дам!" И с этими словами, знаете, вынимает деньги, подает священнику. Корысть тем овладела, как и пьянство же вон мною в монастыре; задрожал даже, увидев денежки-то. "Да правда ли, говорит, сударь... - называет там его по имени, что вы его не убили, а сам он убился?" - "Да, говорит, друг любезный, потяну ли я тебя в этакую уголовщину; только и всего, говорит, что боюсь прижимки от полиции; но, чтобы тоже, говорит, у вас и в селе-то между причетниками большой болтовни не было, я, говорит, велю к тебе в дом принести покойника, а ты, говорит, поутру его вынесешь в церковь пораньше, отслужишь обедню и похоронишь!" Понравилось это мнение священнику: деньгами-то с дьячками ему не хотелось, знаете, делиться. "Вынесу, думает, с работником гроб в церковь, обедню с пономарьком, - простенькой такой у него пономаренко был, - отслужу и похороню". Условились они таким манером... В самую полночь к попу в воротцы - стук, стук! Выходит он... Гроб привезли, оказывается, с покойником... Велел он к себе в светелку этот гроб поставить. Уехали эти самые возчики обратно. Лег поп с попадьей своей на постельку. Не спится им, однако. "Батюшка, - говорит попадья, - и свечки-то у покойника не горит; позволено ли по требнику свечи-то ставить перед нечаянно умершим?" - "А для че, говорит, не позволено?" - "Ну, так, - говорит попадья, - я пойду поставлю перед ним..." - "Поди, поставь!" И только-что матушка-попадья вошла в горенку, где стоял гроб, так и заголосила, так что священник испужался даже, бежит к ней, видит, - она стоит, расставя руки... "Батька, батька! кричит. - У нас, говорит, это не покойник, а медведь в гробу-то!" - "Как медведь?" - заглянул в гроб, видит - шкура содрана с медведя, обернут он, как следует, в саван, лежит словно бы и человек. Тут священник и вспомнил слова барина: "Сшучу с тобой шутку!" "Ах, говорит, псы экие, балагуры! Но за что же, - промеж тем он думает, - он мне тысячу-то рублей дал? И как и куда ему девать теперь этого медведя?" Вдруг затем послышались колокольцы, шум, гам, двери в светелку эту растворяются, входит сам помещик, за ним исправник, заседатель... "Вот, говорит, господа, я спьяна, за тысячу рублей, подкупил священника похоронить медведя у церкви, по церковному обряду, а вот, говорит, и поличное это самое находится у него в доме!" Священник туда-сюда, отшутиться было хотел, но они постановление написали, требуют, чтобы и он зарукоприкладствовал... Священник испугался, почесть на колена стал перед ними, и мало что тысячу, которую взял у помещика, отдал, да и свою еще им приплатил!

Вихров усмехнулся.

"Что же это такое!" - подумал он и обратился к Доброву с новым вопросом:

- А что, скажите, бывает ли нынче это приневоливание помещиками женщин?

- Бывает, случается, - отвечал тот, - усадьбу Кривцово, чай, знаете?

- Знаю.

- Вот тут барин жил и лет тридцать такую повадку имел: поедет по своим деревням, и которая ему девица из крестьянства понравится, ту и подай ему сейчас в горницы; месяца два, три, год-другой раз продержит, а потом и возвращает преспокойно родителям.

- Как же братья и отцы допускали до этого?

- Ну, и грубили тоже немало, топором даже граживали, но все до случая как-то бог берег его; а тут, в последнее время, он взял к себе девчорушечку что ни есть у самой бедной вдовы-бобылки, и девчурка-то действительно плакала очень сильно; ну, а мать-то попервоначалу говорила: "Что, говорит, за важность: продержит, да и отпустит же когда-нибудь!" У этого же самого барина была еще и другая повадка: любил он, чтобы ему крестьяне носили все, что у кого хорошее какое есть: капуста там у мужика хороша уродилась, сейчас кочень капусты ему несут на поклон; пирог ли у кого хорошо испекся, пирога ему середки две несут, - все это кушать изволит и похваливает. Только раз это бобылка приходит к нему тоже будто бы с этим на поклон: "Батюшка, ваше высокоблагородие, говорит, я, говорит, сегодня родителей поминала, блины у меня очень поминальные хороши вышли!" - и подает ему, знаете, чудеснейших блинов. Начал барин кушать, целый десяток съел, а старушонка промеж тем куда-то пропала, спряталась; вдруг с барином после того тошно, тошно... приказывает он старушонку разыскать. Дочурочка ее тоже убежала, в лесу уж нашли, а барину все хуже и хуже; два дня промаялся и помер - ну, тоже родных-то около него никого не было. Мужички и дворовые побоялись что-нибудь заявить начальству, полиция не вмешалась, так дело и замялось. Старушонка эта опять в деревню после его смерти явилась. "Эти блины, говорит, я сама ела и священники ели"; те точно что помнят, ели блины, но ничего с ними не было. Ну, и был ли тут трех какой-нибудь или нет, - богу судить, но я и до сей поры, сударь, - продолжал Добров, видимо одушевившись, - не могу мимо этого самого Кривцова идти или ехать спокойно. Помните дом этот серый двухэтажный, так вот и чудится, что в нем разные злодейства происходили; в стороне этот лесок так и ныне еще называется "палочник", потому что барин резал в нем палки и крестьян своих ими наказывал; озерко какое-то около усадьбы тинистое и нечистое; поля, прах их знает, какие-то ровные, луга больше все болотина, - так за сердце и щемит, а ночью так я и миновать его всегда стараюсь, привидений боюсь, покажутся, - ей-богу!..

- А не знаете ли вы, Гаврило Емельяныч, - спросил его потом Вихров в одну из следующих послеобеденных бесед, - какой-нибудь истории, где бы любовь играла главную роль; мне это нужно для сочинений моих, понимаете?

- Понимаю-с, - отвечал Добров, - мало ведь как-то здесь этого есть. Здесь не то, что сторона какая-нибудь вольная, - вот как при больших дорогах бывает, где частые гульбища и поседки.

- Да ведь, любезный, - возразил Вихров, - там сейчас же и в разврат это переходит.

- Да-с, это точно... Здесь что ни есть девицы, али женщины, много честней супротив других мест.

- Но все-таки они любить и чувствовать должны.

- Известно, что на душе у нее бог знает что, может, кипит; не показывают только, стыдятся и боятся того.

- Но они, однако же, с предметами любви своей разговаривают, выражают свои чувства к ним, - вот это бы мне хотелось схватить.

- Нет, надо полагать, не разговаривают: стыдливы и девки и парни; жмутся друг с другом, целуются, - это есть.

- Но, однако, я все-таки жду от вас истории о любви, - перебил его Вихров.