Люди сороковых годов - Алексей Писемский

- Нет, надо полагать, не разговаривают: стыдливы и девки и парни; жмутся друг с другом, целуются, - это есть.

- Но, однако, я все-таки жду от вас истории о любви, - перебил его Вихров.

Добров усмехнулся немного.

- Да что ж такое мне вам рассказать, - проговорил он. - Вы, кажись, знаете Катерину Петровну Плавину: сын-то ее словно бы жил с вами, как вы в гимназии учились?

- Жил, знаю, а что?

- Вот у него с маменькой своей какая по любви-то история была, сильнеющая; он года с три, что ли, тому назад приезжал сюда на целое лето, да и втюрился тут в одну крестьянскую девушку свою.

- Плавин! - воскликнул Павел с удивлением.

- Так втюрился, - продолжал Добров, - что мать-то испугалась, чтоб и не женился; ну, а ведь хитрая, лукавая, проницательная старуха: сделала вид, что как будто бы ей ничего, позволила этой девушке в горницах даже жить, а потом, как он стал сбираться в Питер, - он так ладил, чтоб и в Питер ее взять с собой, - она сейчас ему и говорит: "Друг мой, это нехорошо! Здесь это не принято. Все будут меня обвинять, что я тебе развратничать позволяю, а лучше, говорит, после, как ты уедешь, я вышлю ее!" Ну, и он тоже, как вы знаете, скромный, скрытный, осторожный барин, - согласился с ней, уехал... Она сейчас же взяла да девку-то родной сестре своей и продала. Он и пишет ей: "Как же это, маменька?" - "А так же, говорит, сын любезный, я, по материнской своей слабости, никак не могла бы отказать тебе в том; но тетка к тебе никак уж этой девушки не пустит!" Он, однако, этим не удовлетворился: подговорил там через своих людей, девка-то бежала к нему в Питер!.. Тетка стала требовать ее у него; он не пускает - пишет: "Какие хотите деньги возьмите, только оставьте ее у меня". Тетка ему отвечает: "Мне никаких денег твоих не надо, а я желаю одного, чтобы ты не острамил нашего рода и не женился на крестьянке". Он, однако, все-таки девку не пускает; тогда эта самая тетенька, по совету его маменьки, пишет уж к жандармам разным петербургским; те вызывают его, стыдят, ну, а ведь он-то должность уж большую занимает!

- Он столоначальник, - сказал Вихров.

- Нет, больше того!.. Виц-директором, что ли, каким-то сделан!.. Как тогда в Питер-то воротился отсюда, так в эту должность и произвели его.

"Ах, Плавин, Плавин! - думал Вихров. - Ну, я теперь мирюсь несколько с тобой". Чем же кончилась эта история? - спросил он Доброва.

- Кончилась тем, что девушку-то выслали к барыне, никак отстоять ее не мог, - по этапу, кажется, и гнали; очень уж велика власть-то и сила господская, - ничего с ней не поделаешь.

- Очень уж велика!.. Могла бы быть и меньше! - подхватил Вихров. - Ну, а еще какой-нибудь другой истории любви, Гаврило Емельяныч, не знаешь ли? прибавил он.

- Больше уж никакой другой не знаю, - отвечал Добров. - Вон у становой нашей происшествие с мужем было, - то только смешное.

- Ну, и смешное рассказывайте, - она, должно быть, развратница!

- Сильная! Да как же и не делать-то ей того, помилуйте! Пьет да жрет день-то деньской, только и занятья всего.

- Что же у нее было там?

- Было, что она последнее время амуры свои повела с одним неслужащим дворянином, высокий этакий, здоровый, а дурашный и смирный малый, - и все она, изволите видеть, в кухне у себя свиданья с ним имела: в горнице она горничных боялась, не доверяла им, а кухарку свою приблизила по тому делу к себе; только мужу про это кто-то дух и дал. Раз вот эта госпожа приставша сидит и целуется со своим другом милым, - вдруг кухарка эта самая бежит: "Матушка-барыня, барин приехал и прямо в кухню идет!" Ах, боже мой! Куда девать и спрятать своего милого? - "Влезь, - говорит она ему, - в печку, а мы тебя заслонкой закроем". Делать нечего, барин влез; труба там была прямая, поуместился как-то. Входит Петр Матвеич в кухню. "Что ты, душенька, тут делаешь?" - "Да так, говорит, вошла". - "А, ну так, говорит, и мне сюда дайте водочки и закусить, и я здесь тоже посижу". Она ему: "Ах, зачем же? Пойдем в горницу..." - "Нет, говорит, как я сказал, что здесь буду, так и буду!" Ушла наша барыня мужу за водкой. Он, знаете, полицейским глазом осмотрел, все и смекнул, где барин. - "Что-то, говорит, мне яичницы хочется, изготовьте-ка мне яичницу". Приказывает это он уж кухарке. Та, делать нечего, развела на шестке огонь поосторожней; дым и копоть полезли в рот и нос барину, кряхтит он там... А становой промеж тем думает: "Теперь я барина пообмарал", - кричит: "Ах, люди, говорит, сотские, десятские!.." Те прибежали. - "Лейте в трубу воду, сажа у меня в трубе горит!" Те сейчас же ухнули ведра два туда... Не вытерпел барин, выскочил из печки - черт чертом... "Ах, говорит, милостивый государь, вы вор, говорит, вы пришли меня обокрасть. Что вам угодно, чтобы я дело повел и в острог вас посадил, или, говорит, дадитесь, чтобы я высек вас, и расписку мне дадите, что претензии на то изъявлять не будете". Барин, нечего делать, дал в том расписку... Драли, драли мы его, - убежал после того бегом из стану, и никакими деньгами она его залучить теперь не может к себе... не идет, боится.

Вихров лежал на диване и слушал, охваченный кругом всеми этими событиями и образами, которые, как живые, вырастали перед ним из рассказов Доброва.

XI

ОБЪЯСНЕНИЕ

На другой день герой мой принялся уже за новую небольшую повесть. Он вывел отца-деспота, в котором кой-что срисовал с своего покойного отца, со стороны его военной строгости и грубости... У него сын влюбляется в крестьянку их и вместе с тем, как и Плавин, вероятно, это делал, ужасно боится этого и скрывает. Отец эту девушку выдает замуж за мужика, наказывает ее мать старуху, зачем она допустила свидание дочери с сыном. Повесть эту Вихров назвал: "Кривцовский барин". Усадьба-то Кривцово из рассказов Доброва очень уж врезалась у него в памяти... Вихров в одно утро написал три главы этой повести и дал их переписать Доброву. Тот их прочел сначала и, по обыкновению, усмехнулся.

- Что, хорошо? - спросил Павел.

- Хорошо, так их и надо, - отвечал Добров.

К вечеру наконец Вихров вспомнил, что ему надобно было ехать в собрание, и, чтобы одеть его туда, в первый еще раз позван был находившийся в опале и пребывавший в кухне - Иван. Тот, разумеется, сейчас же от этого страшно заважничал, начал громко ходить по всем комнатам, кричать на ходивших в отсутствие его за барином комнатного мальчика и хорошенькую Грушу, и последнюю даже осмелился назвать тварью. Та от этого расплакалась. Вихров услыхал это, крикнул на него и обещался опять прогнать в скотную, если он слово еще посмеет пикнуть.

Иван замолчал.

Герой мой оделся франтом и, сев в покойный возок, поехал в собрание. Устроено оно было в трактирном заведении города; главная танцевальная зала была довольно большая и холодноватая; музыка стояла в передней и, когда Вихров приехал, играла галоп. У самых дверей его встретил, в черном фраке, в белом жилете и во всех своих крестах и медалях, старик Захаревский. Он нарочно на этот раз взялся быть дежурным старшиной.

- Милости прошу, просим милости, - говорил он, низко-низко кланяясь Вихрову.

Тот, пожав ему руку, молодцевато вошел в зало и каким-то орлом оглядел все общество: дам было много и мужчин тоже.

- Здесь вас ожидают ваши старые знакомые, - говорил Захаревский, идя вслед за ним. - Вот они!.. - прибавил он, показывая на двух мужчин, выделившихся из толпы и подходящих к Вихрову. Один из них был в черной широкой и нескладной фрачной паре, а другой, напротив, в узеньком коричневого цвета и со светлыми пуговицами фраке, в серых в обтяжку брюках, с завитым хохолком и с нафабренными усиками.

- Живин! - воскликнул Вихров, узнавая в черно-фрачном господине того самого Живина, который некогда так восхищался его игрой на фортепьяно и о котором говорил ему Салов.

Живин в настоящее время очень потолстел и служил в уездном городе стряпчим, пребывая и до сего времени холостяком.

- А это вот тоже твой старый знакомый, - заговорил Живин, когда они поздоровались, и показывая на господина в коричневом фраке.

- Мы знакомы-с, хоть немножко и странно! - сказал тот, протягивая Вихрову руку.

Павел всмотрелся в него и в самом деле узнал в нем давнишнего своего знакомого, с которым ему действительно пришлось странно познакомиться - он был еще семиклассным гимназистом и пришел раз в общественную баню. В это время Вихров, начитавшись "Горя от ума", решительно бредил им, и, когда банщик начал очень сильно тереть его, он сказал ему:

- Ты три, да знай же меру!

- Это из "Горя от ума"? - отозвался вдруг на это другой господин, лежавший на другом полке.

- Из "Горя от ума", - отвечал Павел.

- Вы кто такой? - продолжал господин.

- Я гимназист Вихров, а вы кто такой?

- Я помещик Кергель!.. Скажите, что в гимназии учат писать стихи?

- То есть правилам стихосложения, - учат.

- Бенедиктова читали вы стихи: "Кудри девы чародейки, кудри блеск и аромат", - отличные стихи! - говорил Кергель, задирая на полке ноги вверх.

- Отличные! - подтвердил и Вихров: ему тоже очень нравились в это время стихи Бенедиктова.