Божественная комедия - Данте Алигьери

55 "Все те укусы, — я ему ответил, —

      Что нас стрёмят к владыке бытия,

      Крепят любовь, которой дух мой светел.

58 Жизнь мирозданья, как и жизнь моя,

      Смерть, что он принял, жить мне завещая,

      Всё, в чём надежда верящих, как я,

61 И сказанная истина живая[1644] —

      Меня из волн дурной любви спасли,

      На берегу неложной утверждая.

64 И все те листья,[1645] что в саду взросли

      У вечного садовника, люблю я,

      Поскольку к ним его дары сошли".

67 Едва я смолк, раздался, торжествуя,

      Напев сладчайший в небе: «Свят, свят, свят!»

      И Беатриче вторила, ликуя.

70 Как при колючем свете сон разъят

      Тем, что стремится зрительная сила

      На луч, пронзающий за платом плат,[1646]

73 И зренье пробуждённому немило,

      Настолько смутен он, вернувшись в быль,

      Пока сознанье ум не укрепило, —

76 Так Беатриче с глаз моих всю пыль

      Прочь согнала очей своих лучами,

      Сиявшими на много тысяч миль; 

79 Я даже стал ещё острей глазами;

      И вопросил, смущённый, про того,

      Кто как четвёртый свет возник пред нами.

82 И Беатриче мне: "В лучах его

      Душа, всех прежде созданная,[1647] славит

      Создателя и бога своего".

85 Как сень ветвей, когда её придавит

      Идущий ветер, никнет, тяжела,

      Потом, вознесшись, вновь листву расправит, —

88 Таков был я, пока та речь текла,

      Дивясь; потом, отвагу вновь обретши

      В той жажде молвить, что мне душу жгла,

91 Я начал: "Плод, единый, что, не цветши,

      Был создан зрелым, праотец людей,

      Дочь и сноху в любой жене нашедший,[1648]

94 Внемли мольбе усерднейшей моей,

      Ответь! Вопрос ты ведаешь заране,

      И я молчу, чтоб внять тебе скорей".

97 Когда зверёк накрыт обрывком ткани,

      То, оболочку эту полоша,

      Он выдаёт всю явь своих желаний;

100 И точно так же первая душа

       Свою мне радость сквозь лучи покрова

       Изобличала, благостью дыша.

103 Потом дохнула: "В нём[1649] я и без слова

       Уверенней, чем ты уверен в том,

       Что несомненнее всего иного.

106 Его я вижу в Зеркале святом,

       Которое, все отражая строго,

       Само не отражается ни в чём.

109 Ты хочешь знать, давно ль я, волей бога,

       Вступил в высокий сад, где в должный миг

       Тебе открылась горняя дорога,[1650]

112 Надолго ль он в глазах моих возник,

       И настоящую причину гнева,

       И мною изобретённый язык.

115 Знай, сын мой: не вкушение от древа,

       А нарушенье воли божества

       Я искупал, и искупала Ева.

118 Четыре тысячи и триста два

       Возврата солнца твердь меня манила

       Там, где Вергилий свыше внял слова;[1651]

121 Оно же все попутные светила

       Повторно девятьсот и тридцать раз,

       Пока я жил на свете, посетило.[1652]

124 Язык, который создал я, угас

       Задолго до немыслимого дела

       Тех, кто Немвродов исполнял приказ;[1653]

127 Плоды ума зависимы всецело

       От склоннностей, а эти — от светил,

       И потому не длятся без предела.

130 Естественно, чтоб смертный говорил;

       Но — так иль по-другому, это надо,

       Чтоб не природа, а он сам решил.

133 Пока я не сошёл к томленью Ада,

       "И" в дольном мире звался Всеблагой,

       В котором вечная моя отрада;

136 Потом он звался «Эль»; и так любой

       Обычай смертных сам себя сменяет,

       Как и листва сменяется листвой.

139 На той горе, что выше всех всплывает,

       Я пробыл и святым, и несвятым

       От утра и до часа, что вступает,

142 Чуть солнце сменит четверть, за шестым".[1654]

ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

1 «Отцу, и сыну, и святому духу» —

     Повсюду — «слава!» — раздалось в Раю,

     И тот напев был упоеньем слуху.

4 Взирая, я, казалось, взором пью

     Улыбку мирозданья, так что зримый

     И звучный хмель вливался в грудь мою.

7 О, радость! О, восторг невыразимый!

     О, жизнь, где всё — любовь и всё — покой!

     О, верный клад, без алчности хранимый!

10 Четыре светоча[1655] передо мной

      Пылали, и, мгновенье за мгновеньем,

      Представший первым[1656] силил пламень свой;

13 И стал таким, каким пред нашим зреньем

      Юпитер был бы, если б Марс и он,

      Став птицами, сменились опереньем.[1657]

16 Та власть, которой там распределён

      Черёд и чин, благословенным светам

      Велела смолкнуть, и угас их звон,

19 Когда я внял: "Что я меняюсь цветом,

      Не удивляйся; внемля мой глагол,

      Все переменят цвет в соборе этом.

22 Тот, кто, как вор, воссел на мой престол,[1658]

      На мой престол, на мой престол, который

      Пуст перед сыном божиим, возвёл

25 На кладбище моем[1659] сплошные горы

      Кровавой грязи; сверженный с высот,[1660]

      Любуясь этим, утешает взоры".

28 Тот цвет, которым солнечный восход

      Иль час заката облака объемлет,

      Внезапно охватил весь небосвод.

31 И словно женщина, чья честь не дремлет

      И сердце стойко, чувствует испуг,

      Когда о чьём-либо проступке внемлет,

34 Так Беатриче изменилась вдруг;

      Я думаю, что небо так затмилось,

      Когда Всесильный[1661] поникал средь мук.

37 Меж тем все дальше речь его стремилась,

      И перемена в голосе была

      Не меньшая, чем в облике явилась.

40 "Невеста божья не затем взросла

      Моею кровью, кровью Лина, Клета,

      Чтоб золото стяжалось без числа;

43 И только чтоб стяжать блаженство это,

      Сикст, Пий, Каликст и праведный Урбан,[1662]

      Стеня, пролили кровь в былые лета.

46 Не мы хотели, чтобы христиан

      Преемник наш пристрастною рукою

      Делил на правый и на левый стан;[1663]

49 Ни чтоб ключи, полученные мною,

      Могли гербом на ратном стяге стать,

      Который на крещёных поднят к бою;

52 Ни чтобы образ мой скреплял печать

      Для льготных грамот, покупных и лживых,

      Меня краснеть неволя и пылать!

55 В одежде пастырей-волков грызливых

      На всех лугах мы видим средь ягнят.

      О божий суд, восстань на нечестивых!

58 Гасконцы с каорсинцами[1664] хотят

      Пить нашу кровь; о доброе начало,[1665]

      В какой конечный впало ты разврат!

61 Но промысел, чья помощь Рим спасала

      В великой Сципионовой борьбе,[1666]

      Спасёт, я знаю, — и пора настала.

64 И ты, мой сын, сойдя к земной судьбе

      Под смертным грузом, смелыми устами

      Скажи о том, что я сказал тебе!"

67 Как дельный воздух мёрзлыми парами

      Снежит к земле, едва лишь Козерог

      К светилу дня притронется рогами,[1667]

70 Так здесь эфир себя в красу облёк,

      Победные взвевая испаренья,