Сибирский фронтир - Сергей Фомичев

по следам, здесь их побывала целая стая. Большинство избежало гибли. Следы путались, а потом расходились по сторонам. Чиж показал на один из них. Он удалялся от места не ровной цепочкой, как прочие, а вензелями из прыжков и кувырков. Похоже, раненный зверь метался, пытаясь убежать от боли. Мы нашли его далеко от ложбины.

И больше ничего. Две шкурки, каким красная цена червонец. Чиж взял в десять раз больше.

–Странно, – произнёс я. – Следов много, метели не было.

Присев на корточки, Чиж отгрёб ладонью снег и показал на кусочки китового уса. Лиса проигнорировала человеческую хитрость, она вовсе не глотала ледяные цилиндрики, а разгрызала их, и потому до желудка "взрывчатка" не доходила.

–Что–то там напутали сочинители книг, – буркнул я.

Глава двадцать четвёртая. В тумане

Глава двадцать четвёртая. В тумане

Туман посреди зимы на Уналашке обычное дело. Стоило утихнуть северному ветру, как Тихий океан принимался дышать на нас влагой. В такую погоду предпочтительнее отсиживаться в остроге. Но в том–то и дело, что когда властвовала Арктика, погода становилась ещё хуже. Снег приносило, наваливая сугробы, срывало ветром, а затем приносило опять. Пурга валила с ног и сбивала ориентировку. Можно было запросто сорваться с горы или, перепутав направление, удалиться от берега по льду и понять ошибку, только услышав треск под ногами. Обходить ловушки становилось опасным.

И потому туман – время работы.

Накануне утихла метель, и утром я вышел из казармы, чтобы проводить зверобоев. Во дворе царило оживление. Зверобои разбивались на мелкие группы по четыре–пять человек, получали у Оладьина инструкции, у Комкова продукты, паковали мешки, прощались с товарищами и уходили в туман. Так же слаженно расходились по маршрутам и другие артели.

Моего присутствия на проводах не требовалось. Просто захотелось глотнуть свежего воздуха после трёхдневного сидения взаперти.

Зверобои ушли. Крепость опустела.

–Туман, – произнёс подошедший Оладьин, который на этот раз остался в остроге.

–Туман, – согласился я.

–Про Севку ничего нового не слышно? – спросил Комков.

Партия Тарабыкина отправилась проверять ловушки несколько дней назад и бесследно пропала. Вскоре после их ухода погода резко испортилась и зарядила пурга.

–Замёрзли где–нибудь, или потонули, – с надеждой буркнул я, хотя в такую удачу верилось слабо.

–А ну как опять на враждебных алеутов нарвались? – предположил Оладьин.

–За старшего у николаевских Воронин остался, – задумчиво произнёс Комков. – Непохоже чтобы он волновался шибко.

–Думаешь, он что–то знает? – спросил я.

–Возможно.

Я вернулся в свою комнатушку и закутался с головой в одеяло. Настроение было такое же мерзкое, как и погода. Мысли вполне соответствовали и тому и другому. Какого беса я остался на зимовку? Кому и чего доказал? Только завяз в рутине, которую вполне мог переложить на других.

Время словно застыло вместе с гаванью. Тянулись однообразные дни. Вместо стремительного рывка к Америке получилось какое–то ёрзанье. Алеуты не желали сотрудничать. Товарищи не спешили загораться идеями. Их, как и конкурентов заботил лишь промысел. Меха, шкуры, тюлений жир. Всё это достало до самых печёнок.

Нескольких походов хватило, чтобы приобрести стойкое отвращение к подобному бизнесу. Эксперименты с эскимосскими штучками очень скоро приелись. Пасти промышленников действовали проще, надёжнее, перемалывая популяцию как конвейер. Желая испытать прелести промысловой жизни до конца, я вышел с артелью Оладьина на тюленя. Забить белька у меня не поднялась бы рука, но мы отправились добывать жир и выбирали упитанных особей. Охота отложилась в памяти собачьим взглядом умирающего тюленя и жертвы, ускользающей от убийцы под лёд последним в жизни усилием. Просто ещё одна разновидность бойни.

Промокшая одежда, стынущие на ветру пальцы. От романтики не осталось следа. Тяжёлая кровавая работа. Так к ней зверобои и относились. Никакого противостояния с диким зверем, никакой проверки натуры на прочность, и никакого азарта – дрожащий на водной глади поплавок вызывает куда больше эмоций.

Пронзительный вскрик подбросил меня с топчана. Кричал без сомнения человек и кричал он от боли. Поножовщина или несчастный случай? Дважды люди срывались с обледенелых крыш. Оба раза жертвы отделывались синяками, но удобный сугроб оказывается внизу не всегда. Драки в мужском мирке тоже случались. Парни боролись со скукой как умели, а лучше всего у них выходило чистить друг другу морды. Правда, обычно всевозможные происшествия начинались ближе к вечеру, когда зверобоям удавалось достать где–нибудь водку. А сейчас позднее утро.

Вспомнив тяжёлый и безумный взгляд Дышло, я решил прихватить пистолеты. Видимо это меня и спасло. Выскочив из казармы, я нос к носу столкнулся с алеутом. Свирепая его рожа не числилась в картотеке моих друзей, а направленное в грудь остриё копья, не оставляло сомнений в цели визита. Тем не менее, я промедлил с выстрелом – как–то неловко показалось стрелять в первого встречного. Мало ли какая надобность заставила человека вырядиться воином и взять в руки оружие? Быть может, он желал порадовать меня ритуальной пляской.

Дикарь соображал быстрее. Замахнулся копьецом, и только тогда я машинально спустил курки. Обошлось без осечек. Оба ствола плюнули шматками свинца. Тело врага опрокинулось, а копьё, посланное уже мертвецом, уткнулось в утоптанный снег возле моих ног.

–К оружию! – заорал я.

Заорал скорее с перепугу, нежели с целью поднять гарнизон. В тревоге уже не было необходимости. Городок давно поднялся и сам. С первыми выстрелами, с первыми криками, которых я не заметил, занятый собственным поединком.

Народ активно палил через бойницы, с крыш, выскакивал во двор и вступал в рукопашную схватку. Численный перевес сохранялся за нами, но алеутам удалось застать крепость врасплох. Сопротивление возникало стихийно тут и там, люди сбивались в случайные ватажки, защищая каждая свой проулок. Через западную стену продолжали карабкаться дикари. Со всех сторон в защитников летели стрелы и копья. Зверобои отступали, прятались за углами амбаров, казарм и огрызались редкими выстрелами.

Поначалу я метался как безумный от одной ватажки к другой, что–то кричал, пытаясь навести порядок, но криком только усиливал суматоху. Я хотел отыскать Окунева или Оладьина, хоть кого–нибудь из своих, но как назло попадались всё больше камчатские. В какой–то момент я вдруг осознал, что бегаю как последний придурок с разряженными пистолетами, не имея никакого иного оружия.

Заставив себя успокоиться, я вернулся в казарму и зарядил пистолеты. Поразмыслив, достал из тайника "чезет". Затем схватил охапку ружей и полез на крышу.