Серый ангел - Валерий Иванович Елманов

будет передана в пользование тем, кто на ней трудится), радости миллионов крестьян и вовсе не было предела. Буквально спустя неделю заговорщики из Национального центра остались практически без армии, так что разгонять оказалось некого, разбежались сами.

В финском Сенате большинство принадлежало монархистам. Посему бывшему сослуживцу Скоропадского по кавалергардскому полку Карлу Маннергейму даже не потребовалось прилагать особых усилий – предложение Алексея II вернуться в состав России сейм воспринял с радостью. Тем более к тому времени в Гельсингфорс прикатили из Петрограда озлобленные до предела большевики и левые эсеры из числа чудом уцелевших после народного мятежа. Обстановка в городе мгновенно накалилась. Вскоре начались беспорядки, местами переходящие в вооружённые столкновения, и три русских полка, присланные на помощь местным властям, пришлись как нельзя кстати.

Самого барона, назначенного наместником государя, император возвёл в княжеское достоинство. Первым же указом новоиспеченного князя стала выдача плененных большевиков во главе с Зиновьевым и Свердловым. Позднее всех их по приговору суда повесили в Петропавловской крепости.

Керенского же и выдавать не пришлось. Он прикатил сам из соседней нейтральной Швеции, едва прочитал в одном из интервью, взятом у члена Регентского совета Александра Виленкина, отзыв о своей персоне. Мол, никто за семнадцатый год не сделал больше для страны, чем Александр Фёдорович. Разумеется, прочие, вроде Гучкова, Родзянко и Милюкова тоже немало постарались, но в сравнении с господином Керенским…

Точно такого же мнения придерживаются не только он один, но и светлейшие князья Голицын-Тобольский и Марков-Московский, а также господа Маниковский, Келлер и ряд других. Согласны с ними и все Романовы, включая самого государя.

Жаль, объём газеты ограничен, потому Виленкин не считает нужным вдаваться в подробности. Зато при встрече с Александром Фёдоровичем, которая, как он надеется, состоится в самом скором времени, выскажет ему всё, что думает. И о нём самом, и об его огромном вкладе за столь недолгое время руководства Временным правительством.

Проскочила в интервью и ссылка на эсера Чернова, успешно трудящегося ныне на посту министра земледелия, и лёгкая досада, что многие ключевые посты доселе вакантны, вроде того же министра юстиции. Причина одна: мало достойных людей.

Будучи Хлестаковым от политики (кстати, эту роль в «Ревизоре» он в юности исполнял с особым блеском в любительских спектаклях), Керенский, отсиживающийся в Стокгольме, в своем тщеславии и самолюбовании, прочитав такое, мгновенно впал в эйфорию. В искренности Виленкина он не усомнился ни на минуту, благо сам был филосемитом, а евреям действительно было за что его благодарить.

Уже на следующий день после прочтения Керенский дал телеграмму Александру Абрамовичу и получил короткий, но обнадёживающий ответ: «Приезжайте, ждём с нетерпением. В достойной встрече с учетом ваших заслуг перед страной можете не сомневаться». После чего Александр Фёдорович на всех парах немедленно устремился в Россию, разумеется, постаравшись предварительно оповестить как о полученной телеграмме, так и о своём возвращении все газеты. Дескать, настоятельно зовут вернуться, потому как трудные времена для страны ещё не закончились, а потому без него никуда. Да он и сам это явственно видит, действительно нуждаются в мудрых советах истинных вождей, ибо им самим ни за что не справиться.

Узнав об его отъезде из Стокгольма, поспешили вернуться и прочие «временщики». На делёж наград, как и добычи, опаздывать чревато, не то лучшие куски не достанутся. Последнего из них, господина Милюкова, встречал на отчего-то пустующем перроне Николаевского[46] вокзала сам Голицын.

– Ба-а, а вот и господин Арамис, последний из мушкетёров, – приветствовал он его. – Теперь все в сборе, – и, сделав шаг в сторону, предложил стоящему за его спиной человеку в форме жандармского генерала:

– Прошу, Константин Иванович. Действуйте.

Тот коротко кивнул Голицыну и сухо заявил приехавшему:

– Господин Милюков. Согласно указа императора Алексея Николаевича вы арестованы. Вот ордер. Извольте ознакомиться.

– Как?! – оторопел тот от неожиданности. – Но… за что?! Здесь какая-то ошибка! Чудовищное недоразумение!

– Увы, никакой ошибки, – невозмутимо поправил его Глобачёв, – поскольку точно установлено, что на протяжении ряда лет ваши выступления в Думе приносили весьма существенный вред Российской империи. Равно как и ваша деятельность в составе Временного правительства. Следовательно, по законам военного времени…

– Позвольте, но господин Виленкин в своём интервью заявил, что никто за семнадцатый год не сделал больше для страны, нежели Александр Фёдорович? – возмущенно обратился Милюков к Голицыну. – После чего заметил, что и мы, дескать, тоже изрядно потрудились.

– Ах, во-от в чем дело, – протянул тот. – Увы, в текст по вине некоего журналиста, – и он покосился на стоящего рядом невысокого светловолосого человека в круглых очках, – вкралась маленькая неточность. Любезнейший Иван Лукьянович, хоть и профессионал каких мало, тут сплоховал и упустил одно слово. На самом деле господин Виленкин сказал, что никто в семнадцатом году не сделал больше для развала Российской империи, нежели Александр Фёдорович. Ну а далее упомянул и про ваш вклад в сей развал. Поэтому… – развёл он руками.

– Вы хотите сказать, будто Керенского тоже…

– Само собой, причём самым первым. Сразу по приезде. Ведь его вклад в постигшую страну катастрофу наибольший. Но с ним всё понятно. За один лишь призыв совершить в России то, что совершил Брут во времена Древнего Рима, то есть прямое подстрекательство к цареубийству[47], приговор можно предсказать загодя: верёвка. К тому же, так сказать, в довесок к прочему, Александр Фёдорович обвиняется в организации покушения и убийства генерала Крымова.

– Он же застрелился…

– Ныне гражданин Керенский, припёртый к стенке, уже сознался, что выстрел в Крымова произвел его порученец. Якобы в ответ на пощечину Александру Федоровичу. Однако бывший министр-председатель по своему обыкновению и тут солгал, ибо следствие располагает иными данными. Впрочем, как бы там ни было, на окончательный приговор в отношении гражданина Керенского это мало повлияет.

– Это подло и бесчеловечно! – с жаром выпалил Милюков.

– Подло и бесчеловечно родину свою ради дешёвой популярности предавать, – невозмутимо поправил Голицын, пояснив. – Это я про «Декларацию прав солдата» говорю.

– Он не понимал, к чему это приведёт.

– А если туп как дерево в военных делах, кто ему мешал предварительно со специалистами побеседовать? – лениво осведомился Голицын. – Об одном жалею, что мы, увы, не в люто демократичной Англии пребываем, потому будем вынуждены ограничиться лишь одной казнью[48]. Однако это касаемо его участи. А вот чем вызваны ваши действия: глупостью или изменой, – с ироничной улыбкой процитировал он знаменитую милюковскую фразу о царском правительстве, – пока непонятно, – и «успокоил»: – Да вы не волнуйтесь. Следствие никуда торопиться не станет и детально разберётся в мотивах вашего предательства, можете быть уверены. Бог даст, вас признают