Приданое для Царевны-лягушки - Нина Васина

- А Панург? Помнишь Панурга? - Федор положил на стол руки и подался к Вениамину.

Платон посмотрел на братьев, удивленный их детской неприкаянностью и нервическим отчаянием в голосе.

- Еще бы не помнить! Как говорил отец - это классика: "Панург с детства страдал ужасной болезнью - отсутствием денег".

Они засмеялись, толкая друг друга.

- И ему... "ему были известны шестьдесят три способа добывания денег!.. давился смехом Вениамин, - из которых самым честным являлась обыкновенная кража".

- Когда Федору исполнилось шесть лет, Богуслав подарил вам опасную игрушку - Большой Шантельский Арбалет, как он это называл, - грустно улыбнулся Платон.

- Я помню! - кивнул Федор. - Отличная стрелялка - типа лука, но с пружиной. Нажимаешь на кнопочку - шлеп!

- И что мы с ней делали? - улыбаясь, поинтересовался Веня.

- Перестреляли всех птиц в округе, - вздохнул Платон. - Но не все так грустно. Я думаю, вы до сих пор помните греческий.

- Чего? - нахмурился Федор.

- Я сказал, что ты немного знаешь греческий. Как будет "крепыш"?

Федор смотрел, не понимая. Веня толкнул его локтем.

- Эсфен, - сказал он. - А Карпалим - это стремительный.

- Колбасорез и Сосискокромс смешнее! - перебил его Федя.

- А Подлив, Брюквожуй, Сардин-Гарнир? - заходился хохотом Веня.

- А Гимнаст - это тоже из этой книжки? - поинтересовался сквозь смех Федор.

- Да, он сопровождал Пантагрюэля в плавании и в сражениях, - кивнул Платон, чувствуя, что больше всего ему хочется, чтобы братья стали малышами и он, как когда-то, посадил бы племянников к себе на колени и хотя бы на несколько минут завладел их воображением до открытых от изумления ртов, до рабского обожания в глазах.

- И меч Гимнаста в книжке назывался "Поцелуй-меня-в-зад"? - Веня не мог унять нервический хохот. - Я думал, что отец издевается, когда показывал на Гимнаста в саду и спрашивал: "Где твой меч, Гимнаст? Где твой "Поцелуй-меня-в-зад"? Ты поменял его на грабли?"

Платон застыл, утопив сердце в печали воспоминаний. Почему-то никогда не приходило в голову, что его садовник Гимнаст называется так не только оттого, что в юности был известным гимнастом, а как оказалось, Богуслав из-за книги о толстяках так назвал подобранного им калеку, выброшенного из спорта! Он надеялся на пожизненную собачью преданность хромого калеки, но Гимнаст попросился приживальщиком к Платону в Ленинград, когда братья рассорились.

"Неблагодарная свинья! - кипятился тогда Богуслав. - Я подобрал его, запойного, на улице, и что получается? Отожрался, отоспался - и бежать от меня? Никогда больше не поверю тощим!"

- Точно, - кивнул Платон, чувствуя, что сейчас расплачется. - Он... Богуслав всегда доверял толстякам больше...

- Ну да, а вообще толстяки появились на свет оттого, что Каин убил Авеля, так? - ехидно поинтересовался Федор.

- При чем здесь Каин и Авель? - опешил Платон.

- Это все из-за кизила, - объяснил Вениамин. - В той книжке написано, что после братоубийства случился необыкновенный урожай кизила, отец так говорил, и все, кто мог, обожрались этой ягоды и распухли в разных местах. А кто распух равномерно, от того и родились потом великаны.

- Хурали родил Немврода, - кивнул Федя.

- А Немврод родил Атласа, подпиравшего плечами небо, чтобы оно не упало, подхватил Платон и добавил: - Видите, и от больших толстяков бывает прок.

- Анкл, - осторожно поинтересовался Вениамин. - У тебя что, с отцом была одна книга на двоих?

- Нет, - сказал Платон, справившись наконец с комком в горле, - я прочел эту книгу не очень давно и, скажу вам честно, с годами мне все больше кажется, что одной такой книги некоторым людям вполне достаточно для осознания сущности жизни.

- А мы на тему осознания жизни, - сказал Веня, - как раз кое-что припасли.

Он пошел в коридор, притащил рюкзак, долго рылся в нем, потом выудил длинную бутылку с узким горлышком, заткнутую самодельной пробкой.

- Неси стаканы, Тони.

- Что это?

- Ракия. Отличная штука. Не сразу шибает, а погодя. Успеем поговорить в сознанке.

- Нет, ребята, спасибо, но я не пью крепкие спиртные напитки.

- Это не напиток. Это ракия. И мы не собираемся ее просто так пить, да, Федька?

- Да. Мы будем пить ее на конкретную тему. Мы будем отца поминать. И ты, Тони, будешь последним...

- Не обзывай дядю Тони, он и так не в себе, - заступился за Платона Веня.

- Я хотел сказать, что он будет последним козлом, если не выпьет за помин отца.

- Вот и не обзывай. Он выпьет, да, Тони?

И Платон сделал совершенно зверский глоток из высокого бокала богемского стекла.

Восстановив дыхание, он обратил внимание, что пробка из бутылки обернута какой-то не очень чистой тряпицей.

- Старик в гостинице подарил, - заметил его интерес Веня. - Он сам делал ракию. Мы попробовали, пока у самолетов маялись, чтобы зря ее не тащить, и одобрили.

- Класс, - кивнул Федор. - Теперь за поминки души. Давай стакан, Тони. Что ты в него вцепился?

- А перед этим за что пили?

- За помин тела. Ты видел его мертвое тело, Тони?

- На фотографии, - тихо сказал Платон.

- Впечатляет, да? В такой позе помереть любому можно пожелать! Ты что, не согласен?

- Согласен, - кивнул Платон и подвинул свой бокал.

Третью пили за то, чтобы Богуслав Матвеевич Омолов попал в хорошую компанию. Потом Платон ничего не помнил, пока не обнаружил себя у входной двери, таращившимся в глазок.

Звонили долго и настойчиво.

- Кто там, Тони? - крикнул один из братьев из комнаты.

- Большая красная голова, - честно ответил Платон, держась за дверь.

Красное пятно отплыло в сторону. Физиономия женщины, уродски.удлиняясь, приблизилась кошмаром, и Платону стало страшно, что между этим ужасом и его зрачком только стеклышко. Он отпрянул.

- Откройте, это Аврора.

Пока открывал замки, Платон вспомнил, кто такая Аврора.

- Я принесла шлем, - она вошла в коридор, держа под мышкой приплюснутый и изрядно ободранный красный шлем.

- Это Аврора, она принесла шлем, - доложил Платон, возвращаясь к столу.

- А теперь - за любовь! - По столу к нему медленно двигалась рюмка. Чтобы убедиться, что в глазах не двоится, Платон потрогал бутылки на столе. Две. Одинаковые и уже пустые.

- Думаете, он там будет любить? - засомневался Платон.

- А что ему еще остается на том свете делать с таким членом? - логично заметил Федор.

Потом вдруг Платон обнаружил себя на улице. Белесое небо опадало клочьями тумана и путалось под ногами.

- У вас всегда тут так светло по ночам? - поежился Веня. - Ночь должна быть темной.

- Это смотря для чего, - заметил Платон, собираясь объяснить, как восхитительно бродить по городу в молочной воде разлившегося по асфальту неба, с утопившимися в ней фонарями, но вдруг не смог подобрать слов. - Все фонари утопились, - захихикал он.

- Зря мы его так напоили, - донеслось издалека, как сквозь вату в ушах. Он не сработает.

- Сработает. Видел, как он сделал это с закрытыми глазами?

- Так то же вблизи. А там неизвестно, с какого расстояния стрелять придется.

- Кому стрелять придётся? - насторожился Платон. - Я не умею стрелять! Вы меня не за того принимаете! Я всю жизнь был бухгалтером, средненьким таким, благоразумным бухгалтером.

- Видишь? Отлично соображает и отвечает за слова!

Платон очнулся в самолете. Голова раскалывалась. Он осмотрел небольшой салон, насчитал всего по шесть иллюминаторов с каждой стороны и, обмирая внутренностями, растолкал всхрапывающего Веню.

- Куда мы летим?

- Все нормально, анкл Тони. В Ялту летим. Расслабься.

Кроме них троих в салоне было еще два человека. Они спали, укрывшись с головой пледами.

- Что же это творится, как же так можно?.. Я запер квартиру?

- Запер, Тони, иди поспи.

- А сигнализацию включил?!

- Нет. Там кошелка твоя осталась убирать.

- Кошелка? Ах да, эта женщина... Господи, надеюсь, она не тронет аппаратуру...

- Она сказала, что все вытрет и вычистит.

- Мне нужно позвонить.

- Позвони, Тони.

Платон обшарил свои карманы. Потом - сумку у ног спящего Федора. С недоумением несколько секунд разглядывал огромный пистолет со странно длинным дулом, потом опять зарыл его в полотенце. Телефон лежал в наружном кармане сумки. Платон чуть не взвыл от досады: это был не его аппарат! Значит, номер с нажатием пятерки не пройдет. А наизусть он, конечно, его не запомнил! Только было он собрался бросить телефон на пол и растоптать его от досады (краем сознания отмечая, что раньше подобных нервных срывов у него не замечалось), как телефон тихонько тренькнул у него в руке.

- Але! - осторожно произнес Платон. - У аппарата.

- Платон Матвеевич, не нервничайте, пожалуйста.

- А кто вам сказал, что я нервничаю? - стараясь успокоить задрожавшую нижнюю челюсть, удивился Платон.

- Сядьте в кресло. Не туда! - вдруг приказал голос, когда опешивший Платон начал было устраивать свой зад рядом со спящим Вениамином. - Сядьте через проход. Я вас слушаю.