Меч Тристана - Ант Скаландис

Добравшись до финала, он вспомнил. Ведь это Инсота, то есть, тьфу! — Изольда, то есть Маша читала ему наизусть в Мюррейском лесу свою любимую «Повесть о Трыщане» — сербский вариант легенды на старобелорусском языке, единственную версию, по которой оба они оставались живы. Не исключено, что оставались. Концовка-то открытая: «…и не известно, излечился от тех ран или умер, потому что только до сих пор о нем и написано». Но как же сумел он удержать этот чудной текст в памяти, слово в слово? Возможно ли такое? Уж не Машины ли мысли читает сейчас Иван? Ведь он увидел ее.

Он увидел ее! Изольду, Машу, любимую. Она уже соскочила с корабля на берег и бежала прямо к нему. Не для того, чтобы вместе умереть, а для того, чтобы лечить его всеми доступными средствами.

«К черту легенды и поэмы! — думала Маша. — Кроме той, единственной, где мы остаемся живы. „…И она пошла велми с веселым серцэм, а прышодшы почала его лечыти, што могучы“. Не хочу никакого Авалона и в двадцатый век не хочу, потому что все это — сказки для взрослых. Туда уже нет возврата. Я хочу просто жить, здесь и сейчас, с ним, с Тристаном. И я должна спасти его. Вот и все».

— Тристан! Любимый! Ваня! Я с тобой! — кричала она, перекрывая рокот волн еще не совсем успокоившегося моря.

А следом бежал тоже спрыгнувший на берег гигант Молдагог и торопился настигнуть королеву, чтобы закрыть своим телом от возможной опасности.

Изольда Белорукая видела это все из окна башни. Лютая ненависть заставила ее взять со стены давно приготовленный лук и, вложив стрелу, натянуть тетиву до предела. Руки ее тряслись, однако холодная злоба медленно, но верно побеждала эту дрожь. Она еще сама не знала, кого мечтает убить первым — дорогого муженька или его корнуоллскую красавицу. Но Тристан, ползущий на четвереньках, был жалок, а Изольда — наоборот — непростительно хороша: легкая, стройная, сильная, перелетающая как чайка с камня на камень, и белое платье ее трепетало на ветру, словно тот злополучный парус, поднятый Молдагогом. Помимо воли своей прицелилась Белорукая в прекрасную златокудрую птицу и в последний момент увидала, что королева-то корнуоллская похожа на нее, как отражение в зеркале. И пальцы Белорукой сами собою разжались от удивления и ужаса.

Две стрелы одновременно вонзились в прекрасную Изольду. В грудь — та, что прилетела сверху, из башни. В спину — та, что предназначалась Молдагогу, с тинтайольского корабля.

Маша рухнула как подкошенная и успела подумать: «Обманул хитрый Мырддин, не будет никакого возвращения. Это просто смерть. Ведь я должна была в мир иной отойти сама, а они убили меня. Убили…»

Она была еще жива и поползла к Тристану.

А Белорукая, увидав из своей башни, что натворила, и окончательно обезумев, схватилась за веревку, сплетенную Тристаном из простыней, прыгнула в окно и попробовала, как он, спуститься вниз. Но уже через секунду поняла, что не сумеет сделать этого. И тогда она закричала громко и страшно и зачем-то стала раскачиваться, отталкиваясь ногами от стены и судорожно вцепившись в расползающийся на глазах узел. Наконец веревка лопнула, и еще одна Изольда подстреленной птицей полетела вниз.

Ей так хотелось упасть рядом с Тристаном! Но ветер отнес ее в сторону. А падение было долгим-долгим. Так ей показалось. Во всяком случае, Белорукая еще успела рассмотреть, как, чертя кровавый след, Тристан полз к Изольде, а Изольда, тоже истекая кровью, тянулась к Тристану, и наконец их руки встретились, и тогда в небе громыхнуло, хлынул ливень сумасшедшей силы, и тела любовников, сцепившись кончиками пальцев, замерли навсегда под недобрыми холодными струями.

Король Марк прибыл в Карэ через несколько часов. Дождь к тому времени уже прошел, море полностью успокоилось, и выглянуло солнце, чтобы горячими лучами обсушивать прибрежные скалы. Только кровь на камнях почему-то не высыхала. Королю рассказали, как именно умерли два самых любимых им человека, и он долго стоял над тем местом, где сомкнулись их пальцы, прислушиваясь к чему-то своему и боясь переступить через большие темные пятна. Лицо его сделалось совсем черным, а слезы не текли из глаз. Ему казалось, что он тоже умер, а мертвые не умеют плакать.

Потом король ушел в замок и вместе с герцогом Хавалином и сыном его Кехейком выпил за упокой души умерших. И никого из своих подданных не велел Марк казнить за ту ошибочно и неточно выпущенную стрелу. Разве ж это стрела убила Изольду?

Дочь Хавалина и сестру Кехейка — Изольду Белорукую похоронили отдельно, вдалеке от всех могил — ее сочли самоубийцей, нарушившей Римский Закон.

А Изольду Белокурую и Тристана Лотианского велел король Марк зарыть в землю рядом, положить под стеною одной часовни, слева и справа от абсиды. И велел он сделать для жены богатый гроб из розовато-красного халцедона, а для племянника — не менее роскошный из зелено-голубого аквамарина. И все лучшие рыцари Арморики и Корнуолла провожали в последний путь самого знаменитого из сынов Логрии, и может быть, именно тогда они поняли, что Логрии больше нет.

Ведь на эту погребальную церемонию, печальнейшую из всех, какие знал христианский мир, не прибыл король Артур, ибо он уже скрылся на загадочной барке в белом тумане Таинственного Моря, и ни один из Рыцарей Круглого Стола не пожаловал в Карэ, потому что сэр Бедуин сделался монахом, сэр Р. Эктор, сэр Боржч и сэр Обломур отправились паломниками в Святую Землю, а сэр Ланселот Озерный скончался в Пхастонбери от тоски по ушедшей из жизни Гвиневре за пару недель до смерти Тристана и Изольды. Все же остальные знаменитые ленники Артуровы и того раньше закончили дни свои в грозных сечах или от подлых ударов бывших друзей, а ныне коварных врагов.

Не было больше Логрии.

Однако не о том печалился Марк, ставший формально властителем всей Британии, но понимавший, что теперь не уберечь ему исконные земли бриттов и скоттов от набегавших с востока и все крепнущих полчищ англов и саксов. Не о том печалился старый король, стоя над могилами племянника своего и жены своей, расположенными по обе стороны от абсиды старинной часовни вблизи замка Карэ. Вся тоска его была в тот момент об утраченной любви. Ибо выше ее не было ничего на свете.

Той же ночью из могилы Тристана вырос куст молодого зеленого орешника, а навстречу ему из могилы Изольды потянулись тонкие, нежные веточки козьей жимолости. К утру они обвились вокруг орешника тесно-тесно, а к вечеру — зацвели.

— Это ли не чудо?! — говорили местные жители и гостившие в Карэ корнуоллские бароны.

А потом кто-то срезал кусты. Под самый корень, с обеих могил. Набожные люди объясняли: негоже это, чтобы свежая могила такой буйной зеленью порастала. Но упрямый молодой орешник небывалого вида опять за один день и одну ночь вымахал аж до самой крыши алтаря, и вновь оплели его побеги жимолости из последнего ложа Белокурой Изольды. Так повторялось еще раз, и еще раз, а на третий король Марк, пришедший к могиле вместе с садовниками, сказал им:

— Не трогайте эти кусты. Это души Тристана и Изольды. А души все равно невозможно убить.

Набожные люди про себя решили, конечно, что старый король помутился с горя рассудком, но просьбу его уважили. Так и остались эти кусты живою аркой над двумя могилами, и, говорят, еще многие годы приходили на них любоваться и взрослые, и дети со всей Арморики, и моряки с кораблей, заходящих в гавань Карэ.

Собака Луша тоже приходила на могилу Тристана. Но недолго. В тот же день, когда Марк распорядился не трогать более терновник, Луша улеглась мордой на аквамариновую плиту и отказалась вечером идти домой. Доезжачий герцога Хавалина не стал насильно уводить пятнистую суку на псарню, и наутро нашли ее в той же позе, но уже остывшей.

А волшебная собачка Лоло-ци-Ци, самовольно приплывшая в Арморику на одном из корнуоллских судов, повадилась часами сидеть на могиле Изольды Белокурой. Хавалин велел изловить ее и посадить в клетку, что и исполнили с удивительной легкостью его псари. Да только собачка эта дьявольская исчезла из клетки в ту самую ночь, когда на могиле Тристана издохла его любимая ищейка, а волшебный терновник зеленел и цвел, потому что король Марк не велел его больше трогать. Но, что особенно интересно, клетка, из которой сбежала Лоло, осталась целой и невредимой и ни один замочек на ней не пострадал.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ,

внеплановая и сверхсюжетная, посвященная почти без исключения загробной жизни, она же

ЭПИЛОГ ПЕРВЫЙ,

который начинается как явный РЕМ-СКЕЛЬ, то есть история о короле Артуре и Рыцарях Круглого Стола, однако затем в повествование ненавязчиво, но мощно вторгается ПРИМ-СКЕЛЬ, то есть история любви наших главных героев