Избавление - Василий Соколов

- Каким уничижением? Я что-то не пойму? - спросила Наталья.

- Как же... Не успела войти сегодня, как начала нахваливать мои знания, ум, а о себе ни слова... А я не такая уж персона!

- Я говорила истину.

- Возвышая других, унижаешь себя. Нельзя так, - возразил Роман Семенович. - У тебя ум подвижен, может быть, более острый и гибкий, чем у идущего рядом субъекта.

- Не говорите. И откуда вы это взяли?

Хирург знал, что женщины по складу своего характера, а скорее, по слабости именно женской натуры и психологии способны преклоняться перед мужчинами, как бы позволяя властвовать над собой. Он видел, что Наталья не только красива внешне, не только женственна, но и удивительно содержательна, умеет о явлениях жизни судить разумно, трезво, и Роман Семенович, стараясь внушить ей это, настойчиво повторил:

- Верно, верно. Всякая умная, эмоциональная женщина, а ты именно к ним принадлежишь, чувствует сильнее, чем мы, черствые по натуре мужчины. Только все дело в том, что я старше тебя и приобрел больше опыта, знаний... Так что напрасно это, корить себя. Самобичевание да-ле-ко не всегда полезно.

- Нет, я ради истины, - ответила Наталья и покривила губы. - А я, поверите, стою на распутье, живу в каком-то подвешенном состоянии.

- Э-э, - Роман Семенович приложил руку к своей груди. - Я тоже, как останусь один, размечтаюсь, и бог знает куда мятежные мысли уносят...

- О чем мечтаете, если не секрет?

- Никакого секрета. Полное откровение, как на исповеди, потому что знаю: поймешь. Тебе довериться можно в самом сокровенном... - проговорил он, волнуясь. - Вот кончится война, потребность в хирургах, надеюсь, будет не меньшая, и я заберусь в сельскую больницу, в самую глушь... Чтобы побыть наедине с миром живой природы. Надоело, - упавшим голосом добавил он.

- Что надоело? - Наталья посмотрела на него неверяще.

- Война. Кровь. Стоны. Мучения раненых и мучения хирургов. Все, все надоело и порой даже люди...

- О, это вы слишком... И кому нужна такая отрешенность?

- Мне. Только мне самому. И уверен, таких, как я, найдется много.

Наталья заговорила столь же горячо:

- После войны, конечно, многие захотят покоя, тишины, заслуженной тишины после страданий. Но... Но нельзя быть улиткой, ведь жизнь - это движение, изменение, часто происходящее по воле людей и вне, этой воли...

- Ты, однако, прямо диалектик, - вставил Роман Семенович.

- Жизнь учит... - отозвалась Наталья. - До сих пор помню диалектические закономерности, чему нас учили в институте: все движется, все изменяется... Поскольку и сама жизнь - движение, то только в движении и прекрасен человек! Вы же, извините меня за резкость суждений, вознамерились от всего этого отгородиться... Не желала бы я такой жизни. Впрочем, хочу знать: ваш покой, ваша тишина - это что? Протест, вызов обществу, самому себе? - метала она словами.

Но странно, хирург выслушал ее упреки спокойно, лишь остановился, заставив невольно остановиться и ее, положил ей ладонь на плечо.

- Ты же отлично понимаешь, дорогая, - сказал он. - Война с ее страданиями истрепала людей. После таких потрясений, коснувшихся каждой семьи и каждого человека, увеличится приток нервнобольных. А нервы, как тебе известно, всему голова. Отсюда, от расстройства нервов, исходит множество болезней. Придет время, и люди будут совершать бегство от машин, вообще от шумов, куда-нибудь подальше, в глухие дебри...

Наталья, когда надо, не жалела резких выражений:

- Ой, какой же вы прорицатель, вдобавок упрямый, не в обиду вам будь сказано...

- Могу я иметь собственное мнение и устраивать жизнь, как мне хочется? - протестовал Роман Семенович.

- Кто вам не велит? Каждый волен поступать, как ему хочется, - уже миролюбиво повернула Наталья, зная, что спорам и конца не будет.

Она подошла к разлатому дереву, наклонила ветку, сорвала несколько плодов, протянула Роману Семеновичу, начала есть сама, облизывая от приторной сладости губы.

- Самый настоящий инжир, - сказал Роман Семенович. - Вон там, наверху, более спелые, - и начал карабкаться на дерево. Ветка не выдержала его тяжести, и он свалился наземь.

- Аккуратнее, Роман Семенович, так и ушибиться можете! - пошутила Наталья и сама цепко ухватилась обеими руками за ствол, потом за сучья и очутилась на дереве. - Держите, Роман Семенович, сейчас мы столько нарвем!.. Варенье сварю - вкусно-та-а!

Роман Семенович приподнял пригоршней сомкнутые руки и, когда они были полны, заколебался:

- Как же мы понесем инжир?

- Найдем, в чем нести. Держите, - она вынула из кармана газету, подала ему. - А я могу и в берете. Соображение нужно иметь, - добавила Наталья, и ее замечание прозвучало для Романа Семеновича как укор. "Непрактичный мужчина, а еще собираюсь в глушь забраться жить, один-то?" подумал он.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Кострову думалось, что с переходом на новую службу, в оперативный отдел штаба армии, война в той обнаженной жестокости, какой она до сих пор жила в его сознании, кончилась, что если он и будет принимать какое-либо участие в боевых действиях, то лишь косвенное. Понимание своей неполноценности, а скорее, личного безучастия в боях, когда еще льется кровь товарищей, а тебе уже ничто не грозит, было эгоистично, внутрь закрадывался стыд, и Алексей первое время, занимаясь расклейкой карт (не наготовишься листов - как движутся войска!), чувствовал себя не в своем седле и мысленно злился, что сел в штаб протирать штаны, порывался снова удрать туда, на передовую.

Война и в самом деле теперь проходила от него стороной, Это задевало самолюбие, удручало. Сражения уже перекинулись в Югославию, гремели на равнинных полях Венгрии. Он же, майор Костров, сидел в штабной крытой машине и клеил карты, чертил схемы, плохо удававшиеся с непривычки, сортировал и обобщал поступающие из частей сводки, наносил по ним обстановку, в день по нескольку раз бегал на доклад, причем поначалу ходил к начальству без папки, видя в ее обладателе закоренелого канцеляриста, презрительно называя такого сорта людей службистами. Когда же начальник оперативного отдела увидел, как майор Костров сгреб эти сводки, небрежно сунув под мышку резиновой руки, то укоризненно покачал головой, тотчас вручил ему огромную папку с замками, строго заметив, чтобы документы аккуратно укладывал в нее, в противном случае можно и выронить, а это попахивает трибуналом.

"Взялся пугать", - огрызнулся мысленно Костров, но папку с замками все же принял и пошел на доклад к командующему генералу Шмелеву. Тот, увидев папку, порадовался:

- Освоился? Гляжу, штабная работа под стать тебе.

На это Костров ответил вертевшейся в голове фразой:

- Наседку можно заставить и без яиц сидеть в гнезде.