Роман Молодой - Сычев К. В.

– Хорошо, Роман, – молвил на это великий князь Дмитрий Иванович. – Я помню твоего боярина Кручину и встречу с тобой в Сарае! Я тогда был слишком молод…Мы были у тебя в гостях с нашим святителем и говорили о том Черкизе. Я передал ему приглашение на службу…Но он что-то не приехал…Что ж, тогда поезжай к нему навстречу и с любовью прими всех его людей!

Вот и спешил Роман Михайлович в погожий декабрьский день 1372 года, чтобы увидеть некогда могучего ханского сановника и узнать последние ордынские новости. Рядом с ним ехал на стройном татарском скакуне тридцатидвухлетний Захария Тютчев, «посольский человек» великого князя, который прижился при дворе и пользовался уважением московских бояр. Молодой татарин, младший сын влиятельного татарского вельможи Тютчи, единственный из его детей уцелевший во время «лютого поветрия», принял православную веру и женился по христианскому обряду на дочери богатого московского купца, отказавшись от своего прежнего имени. Князь Роман взял его с собой потому, что знал о сарайской дружбе Тютчи, отца Захарии, с Серкиз-беем. Дмитрий Московский не привлекал к службе самого Тютчи, седовласого, но еще крепкого старика, который, в отличие от сына, не изменил своей вере и остался «закоренелым бусурманином». Он получал из московской казны солидное «кормление» и жил «припеваючи» по «бусурманскому закону» с двумя молодыми женами, купленными им у татарских купцов. Многоженство в Москве считалось преступлением, но, поскольку жизнь Тютчи проходила за высокими и недоступными глазу простого обывателя стенами и заборами, великий князь не обращал внимания на слухи, не желая обижать влиятельных татар, нашедших у него убежише.

Захария ехал по левую руку от князя Романа, а по правую руку следовал сын Романа Молодого, двадцатитрехлетний Дмитрий, худенький, ростом в отца, но лицом больше похожий на мать. После тяжелой болезни, пережитой им во время страшной эпидемии, наследник князя Романа оставался хилым и хрупким на вид, вызывая у отца беспокойство. Роман Михайлович постоянно брал с собой сына на охоту, выезды по великокняжеским делам, но вот в военные походы пока не брал его. – Пусть окрепнет и пополнеет, – думал князь, – иначе он не устоит в бою против сильного воина, потеряет жизнь и опозорит меня.

Впрочем, Дмитрий Романович вовсе не стремился «к жаркой брани». Он был вынужден посещать военные учения и вместе с брянскими дружинниками упражнялся с копьем, мечом, луком и стрелами, но делал все это лишь в угоду отцу, не осмеливаясь его ослушаться. На самом же деле молодой князь очень любил ходить на церковную службу, слушать пение христианских гимнов и псалмов, поучения священников, с интересом читал церковные книги. Если бы не отец, Дмитрий бы охотно посвятил себя церкви, отказавшись от «ратного дела»! Но отец заставил его свести знакомство с боярской дочерью и едва ли не силой сыграл свадьбу. Правда молодые, жившие на виду у всех «в дружбе и любви», не имели детей, и князь Роман некоторое время подозревал, что Дмитрий избегает близости с навязанной ему супругой. Но, благодаря сведениям верных слуг, усмотревших, что Дмитрий Романович «возлежал» с боярской дочерью «так, как надо», бывший брянский князь успокоился. – Значит, это угодно Господу! – решил он.

Так и ехали они впереди сотни своих копейщиков, глядя на окружавшие их белые просторы. Наконец, Захария Тютчев, привстав в седле и всмотревшись в снежную даль, что-то увидел. – Славный князь, – весело сказал он, – я вижу вдалеке татарских всадников! Думаю, что это – Серкиз-бей со своими людьми!

– Ну, и глаза у тебя! – покачал головой князь Роман, переходя на татарский язык. – Ты, видно, унаследовал достоинства своих предков! А я ничего не вижу!

И он буквально впился глазами в белесую дымку. Но только через пару сотен шагов, сделанных его могучим конем, он усмотрел впереди какое-то движение.

Татары наехали внезапно. Несмотря на то, что встречали друзей, князь Роман почувствовал какую-то жуть, когда конное воинство в рысьих шапках, с гиканьем и визгом подскакало к ним. Он скосил глаза на сына: тот сидел, судорожно вцепившись в холку своего коня, бледный как смерть…

Передовой татарский воин, в добротном бараньем тулупе и богатой, из черной куницы, шапке стремительно приблизился к князю Роману и внезапно остановился, как бы «врос» в заснеженную землю. – Салам, коназ-урус! – громко сказал он, подняв правую руку вверх, и вдруг, улыбнувшись, добавил: – Так это ты, Ромэнэ? Как давно мы не виделись! Вот ты уже не молод, но и не стар! Не верю своим глазам!

– Салам, славный Серкиз-бей! – ответил по-татарски Роман Молодой, приветливо улыбаясь. – Я сам очень рад тебя видеть! Твоя седина прибавила тебе мудрости и величия! Давно пора приехать к нам в Москву! Я вот сам пострадал от литовцев и теперь служу великому князю Дмитрию!

– Это плохо, что лэтвэ добрались до тебя! – молвил татарский мурза. – Однако не горюй: мы еще покажем этим злодеям! А я давно ушел из Сарая и обосновался на берегах великой реки. Но ордынские ханы не дали мне спокойно жить! Одни звали к себе на службу, другие пытались привлечь меня к междоусобным дракам! Нет порядка в Орде! А теперь там рвется к власти Мамай! Видно, захотел стать ордынским ханом…Он тоже звал меня к себе…Но тигр не служит мерзкому шакалу! Пусть Мамай хитер, а может, даже умен, но он – не ханского рода! Поэтому я решил приехать в Москву! Меня звал сюда славный Тютчи еще тогда, но я не поехал…Не знаю, жив ли он еще?

– Жив, жив, брат! – кивнул головой князь Роман. – А это – его сын! – Он указал рукой на своего спутника.

– Это ты, Ильдар? – Серкиз-бей вгляделся в лицо «посольского человека». – Какой ты стал суровый и гордый! А как похож на своего батюшку! Прошло столько лет…Я помню тебя еще юношей…

– Теперь меня зовут «Захария», славный Серкиз, – громко сказал «сын Тютчи», – ибо я принял христианскую веру и новое имя!

– Это хорошо! – одобрительно прищурился Серкиз-бей. – Надо бы и мне принять вашу веру! Особенно, если это сулит большую выгоду! Если Дэмитрэ, коназ Мосикэ, даст мне неплохое жалованье, я сразу же стану христианином!

– Так нельзя, дядя Серкиз! – возразил, нахмурившись, Захария. – Веру принимают только тогда, когда чувствуют душевную любовь к Господу!

– Эх, сынок, – усмехнулся Серкиз-бей, – это только тебе молодому приличествует шутить! Разве можно верить в то, чего не видишь?! Это же – ложь и обман! Конечно, если бы сам Бог пожаловал ко мне и показал свои чудеса, я бы сразу же поверил ему…А так, я думаю, люди верят больше для порядка или соблюдая обычаи, чтобы не раздражать других…А те, кто кичится своей набожностью – это либо больные душой, либо обманщики, дурачащие доверчивых людей! Любая вера хороша, чтобы держать в повиновении чернь! Знатные же люди должны создавать видимость признания веры, чтобы управлять бестолковой чернью!