Тень Бога. Султан Селим. Владыка османов и творец современности - Алан Михаил

империей Мекки и Медины, преобразование империи из государства с большинством христианского населения в государство с большинством мусульман, а также союз султаната и халифата Селима – все это поставило суннизм в центр османской имперской идентичности и превратило его в оружие против несуннитских врагов империи. В свою очередь, Сефевиды объединили шиизм со своим государством прежде всего для того, чтобы отличиться от османов (и других мусульман-суннитов) в их соперничестве за гегемонию в мусульманском мире. Христианская Европа аналогичным образом сделала статус некатолика не просто уничижительным, а вражеским. Нанеся удары по евреям и мусульманам, католики сделали других христиан врагами в Европе, коренных американцев – врагами в Америке, язычников и мусульман – врагами в Западной Африке, а индуистов – врагами в Индии.

Победа Селима над Сефевидами и мамлюками бросила Европе как военный, так и идеологический вызов. Массовая экспансия Османской империи во втором десятилетии XVI века подняла насущный вопрос: почему они смогли так резко воспрять, в то время как европейские державы, казалось, не могли их остановить. Некоторые начали задаваться вопросом, не вызваны ли сравнительные политические и военные слабости Европы моральными недостатками; в эсхатологическом мировоззрении перемены судьбы были выражением Божьего суда. Страх, который османские армии вызывали в Европе, побудил к экзистенциальному самоанализу, посеяв благодатную почву для вызовов укоренившемуся социальному, религиозному и политическому порядку.

Безусловно, самое обширное и содержательное из этих критических замечаний исходило от молодого немецкого священника по имени Мартин Лютер, который готовился стать юристом[705]. Ислам предоставил Лютеру жизненно важные идеологические боеприпасы для риторического оружия, которое он направил на католическую церковь. Нападая на Церковь, Лютер регулярно ссылался на мусульман Европы в качестве сравнения. К выгоде Лютера, султан – сначала Селим, а затем Сулейман – предложил мощное средство критики папы Льва X, урожденного Медичи, чья моральная развращенность, как он предположил, была ключом, который позволил османам распространить ислам по всему миру. По заключению Лютера, султан был меньшим злом, чем папа[706].

Хотя Лютер неизменно считал османов врагами, а мусульман – не истинными верующими, он тем не менее стремился их понять. Он написал множество статей об османах, которых всегда называл «турками»[707]. Он глубоко изучал ислам и даже подумывал о том, чтобы стать спонсором первого немецкого перевода Корана[708]. Как мы увидим, многие исламские концепции повлияли на его собственные представления о религии. Как объясняет один ученый, «ужасный турок и его религия скрываются в тени на протяжении всей жизни Лютера»[709].

* * *

Сразу после разгрома Османской империей Сефевидов в 1514 году Лев X призвал к новому крестовому походу[710]. С момента падения Константинополя в 1453 году любая победа, закреплявшая могущество Османской империи, даже если она была вдали от Европы, вызывала беспокойство, поскольку увеличение мощи Османской империи усиливало угрозу, которую она представляла для Европы. (Вспомним, что в конце XV века Венеция стремилась к антиосманскому союзу с Ак-Коюнлу – конфедерацией племен Восточной Анатолии и Кавказа.) Победы Селима над мамлюками в 1516 и 1517 годах, новости о которых распространились со скоростью лесного пожара по европейским столицам через сеть шпионов, дипломатов и посланников, вызвали еще более сильную волну потрясений. Хотя католическая Европа на протяжении веков организовывала или планировала организовать крестовые походы против мусульманского мира, в течение нескольких десятилетий между западом и востоком не было серьезной военной конфронтации. Баланс сил настолько сместился в сторону османов, что это удерживало европейских правителей от любой мысли об отправке против них войск. Действительно, за исключением небольшой войны в Белграде в 1456 году[711], Европа не вела крупного крестового похода против ислама с 1453 года, когда потеря Константинополя действительно требовала европейского ответа – и даже в этом случае это было скорее бахвальством, чем реальным отмщением. Таким образом, в 1453–1517 годах власть Османской империи в Средиземноморье могла практически беспрепятственно расширяться.

В эпоху Возрождения европейцы об османах думали больше, чем о повторном открытии классики, восхищении архитектурой или художественного совершенства человеческой формы. Как снова напоминает нам один из выдающихся историков эпохи Возрождения Джеймс Хэнкинс: «Гуманисты гораздо чаще и гораздо более подробно писали о турецкой угрозе и необходимости крестового похода, чем о таких более известных гуманистических темах, как истинное благородство, свободное образование, человеческое достоинство или бессмертие души»[712]. «Большая часть гуманистической крестоносной литературы, – продолжает он, – начинается только после падения Константинополя в 1453 году». Объем работ в этом жанре увеличился после крупных османских побед, таких как захват Отранто на юге Италии в 1480 году, достигнув пика с завоеваниями Селима в 1516 и 1517 годах. Он утих в 1571 году, когда произошла эпическая битва при Лепанто в Ионическом море, одна из нескольких побед Европы над османами в XVI веке, увековеченных в «Отелло» Шекспира, а затем в опере Верди по этой великой трагедии.

Христианство никогда еще не было таким бессильным. Для папы Льва и Католической церкви слабость вскоре переросла в панику, а затем и в откровенную истерию. В Ватикане ходили всевозможные слухи об османах и их потенциальных военных успехах. Шпионы Ватикана сообщили, например, что Селим читал описание жизни Александра Великого в поисках вдохновения и указаний[713]. Будучи новым Александром, Селим, казалось, был готов объединить два Рима под османским полумесяцем – ясный, хотя и фантастический сценарий конца дней для христианского мира. В апреле 1516 года в нескольких сообщениях утверждалось, что 27 османских кораблей прибыли к побережью Чивитавеккьи, портового города недалеко от Рима с недавно построенным оборонительным гарнизоном, что побудило Льва в панике бежать из Ватикана[714]. Никаких доказательств, подтверждающих это предполагаемое наблюдение, не существует, и, учитывая военные действия Османской империи в Сирии той весной, это кажется маловероятным. В начале 1517 года, в тот самый момент, когда Селим въезжал в Каир, Лев истолковал грозы над Римом как предзнаменование неминуемой гибели[715]. А несколько месяцев спустя, сразу после завершения завоевания мамлюков, по сообщениям, были замечены еще 40 османских кораблей (почти наверняка идентифицированных ошибочно), которые проплывали через пролив Бонифачо, между Корсикой и Сардинией[716]. Таким образом, по мере того как османы оккупировали все большую территорию вокруг Средиземноморья, они все больше занимали и европейское воображение.

В начале 1518 года папа Лев, известный своими пухлыми щеками и двойным подбородком, снова написал европейским правителям (как он это сделал безуспешно после победы Селима над Сефевидами при Чалдыране почти за четыре года до этого), предлагая им объединиться в новом крестовом походе против османов