Империи песка - Дэвид У. Болл

Он сел на дно корзины рядом с матерью и телом отца и прикрыл всех одеялом. Серена обняла его за плечи. Мусса осторожно притронулся к отцовскому лицу, и только тогда окончательно убедился: отец действительно мертв. Мальчик тихо заплакал.

А далеко внизу, за пределами слышимости пассажиров воздушного шара, колокола башен Нотр-Дама возвещали радостный день Рождества и девяносто седьмой день осады. Парижский архиепископ поднял перед паствой чашу с кровью Христовой. За городскими стенами в окопах мерзли французские солдаты. В Версале Бисмарк стоял перед пылающим камином и поднимал тост за Вильгельма, грядущего императора всей Германии и хозяина Европы.

Утром шар приземлился на юге Центральной Франции, в провинции Овернь. Приземление на поле было жестким, но снежный покров его смягчил, и они обошлись без травм. Их посадку никто не видел. Мать с сыном похоронили Анри, насколько позволяли обстоятельства, наносив озябшими руками камней с окрестных полей. А когда закончили, то немного постояли, держась друг за друга и глядя на холмик из камней, затем побрели сквозь снегопад искать дорогу.

Всю долгую ночь, проведенную в воздухе, графиня де Врис качала на коленях голову мужа и думала, как теперь жить без него. Ей не хотелось жить дальше. Без него были лишь чернота, пустота и отчаяние. Но оставался Мусса, о котором она должна позаботиться.

И Серена приняла решение, показавшееся ей единственно верным. Она увезет сына из Франции. Они доберутся до Марселя и найдут корабль, идущий в Алжир, а из Алжира отправятся в Сахару.

В Сахаре они разыщут ее родное племя туарегов.

Она везла Муссу домой.

Часть вторая

Сахара 1876 год

Глава 16

Вдали что-то мелькнуло. Там кто-то был.

Большая долговязая птица перестала щипать траву и подняла голову. Острые коричневые глаза терпеливо высматривали знак, движение. Птица спокойно стояла в высокой траве вади, почти пересохшем русле реки Ахаггара, высокогорного плато Сахары. Этой птицей был страус – трехлетний самец ростом более двух с половиной метров. Легкий ветер колыхал траву, но запаха не приносил.

Страус был сильно изнурен. Три дня подряд он ускользал от охотников; долгие страшные часы паники перемежались полосами спокойствия. Охотники сначала напали на его след, но потеряли, затем возобновили погоню, и эта смертельная игра продолжалась. Результаты говорили сами за себя. Даже во время отдыха сердце страуса колотилось, а дыхание оставалось натужным. Сил почти не осталось.

Вся стая отчаянно нуждалась в отдыхе. Первыми не выдержали птенцы, потом и взрослые птицы. Поначалу их было сорок. Сейчас осталось девять или десять. Их длинные шеи просматривались сквозь траву, то задираясь вверх, то пригибаясь. Птицы бродили вдоль тоненького ручейка, еще бежавшего по песчаному руслу, и чувствовали приближение бури. Кого-то из их сородичей поймали, кто-то отделился, скрывшись в другом направлении. Охота заставляла преследователей и преследуемых перемещаться по голому вулканическому плато, усеянному острыми скалами, перерезанному глубокими долинами и густо покрытому валунами. Плато представляло собой гигантский лабиринт природных туннелей, пещер и проходов. Здесь были тысячи мест, позволявших птицам спрятаться, и тысячи тупиков, помогавших охотникам загнать добычу в ловушку. Выживание стаи зависело от правильно выбранных поворотов.

Мусса, находившийся по другую сторону скалистой гряды, осторожно высунул голову, почти целиком закрытую синим покрывалом, которое носили ихаггарены, благородное племя туарегов, правившего на Ахаггарском плато. Туарегов называли «синими людьми» за глубокий синий цвет их одежд и тагельмустов и за синеватый оттенок кожи, который появлялся от постоянного соприкосновения с окрашенной материей. Мягкая ткань тагельмуста была обернута вокруг головы Муссы наподобие шлема, высокого и расширяющегося вверху, откуда она слой за слоем опускалась вниз, закрывая лицо и шею и оставляя лишь узкую щель для глаз. Его одеяние состояло из синей летней рубашки из тонкого хлопка, закрывавшей все, за исключением кистей рук и ступней, и широких штанов. Из оружия у Муссы были только копье и дубина. А еще он взял на охоту моток веревки, бинокль, некогда принадлежавший отцу, и гербу, бурдюк из козьей шкуры для воды, который висел у него на плече.

Мусса двигался осторожно. К счастью, он находился с подветренной стороны, и птицы его не чуяли. Он лавировал между валунами, заполнявшими пространство долины, которая отделяла его от страусов. Был самый разгар сахарского лета, и камни раскалились до предела, угрожая волдырями каждому, кто к ним прикоснется.

Он тоже находился на пределе сил. Тело ломило от усталости. Он ничего не ел со вчерашнего утра, когда ограничился горстью фиников. Пустыня закалила его тело и сделала жилистым. Он привык есть от случая к случая, однако сейчас жалел, что не взял с собой больше еды. Желудок урчал от голода, мышцы горели от длительных усилий. Но это была его первая охота, и он гнал от себя все мысли о неудобствах.

Охота являлась вечным ритуалом между давними противниками: «синими людьми» и большими птицами. Целых пять летних сезонов не было погонь за столь большими стаями. Два лета подряд свирепствовала засуха, и страусы вообще не показывались. Но в этот раз, взглянув на грозу, бушевавшую над дальними горами, туареги ощутили, как в жилах забурлила кровь, и быстро собрались на охоту.

Эссамен! Молния! Подобно магии, великая искусительница-гроза одинаково влекла к себе людей и птиц. Когда приходили редкие летние грозы, небеса чернели от гнева и исторгали огонь. Птицы видели сполохи молний, и инстинкт толкал их собираться в пары; к одним парам примыкали другие, пока из пар не возникали стаи. Эти стаи разрастались. Стремясь к небесному огню, страусы преодолевали большие расстояния, зная, что молнии означают изобилие воды, а там, где вода, появятся цветы и травы. Будет чем прокормиться.

Из разных уголков пустыни собирались отряды охотников на быстрых легких верблюдах, беря запасных, чтобы менять животных, а самим продолжать изматывать добычу. Мясо страусов считалось большим деликатесом, но еще больше ценились их кожа и перья, которые отправят с караванами, идущими из южных земель на север, к морю. Там, говорят, их грузили на корабли и везли в дальние страны, где из кожи шили обувь, а перьями украшали шляпы. В эти истории никто не верил, даже когда Мусса рассказывал соплеменникам об удивительно красивых chapeaux[55], которые он видел на Елисейских Полях. В чем туареги не сомневались, так это в том, что удачная охота означала большое богатство для племени и почести для охотников, а также веселое развлечение для тех, кто видел погоню со стороны. Никогда не знаешь, кто выглядит глупее: охотники или дичь.

Найдя