Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

знакомстве с ними – приходится, по точному слову Вяземского о Баратынском, «буровить этот подспудный родник, чтобы добыть из него чистую и светлую струю». Но если у Баратынского под сомнительным все-таки спудом скрывался несомненный родник, из которого пили горстями самые разборчивые, самые взыскательные любители русского слова, то у Катенина один спуд несомненен. Извлечь из-под него «чистую и светлую струю» никому еще, кажется, не удавалось.

Катенинское дарование резко своеобразно. Как никто другой в русской поэзии, он умел найти новое – новую тему, новую поэтическую жилу, – но найденные сокровища с фатальной неизбежностью утекали у него между пальцами или превращались в «чертовы черепки». Можно бы попытаться сравнить с Катениным Николая Львова: тот тоже многое делал в поэзии первым и тоже почти ничего до конца хорошего в поэзии не сделал. Но Львов не имел авторского тщеславия, он мало занимался своими стихами, мало помнил о них – Катенин же был болезненно самолюбив и над отделкой своих стихов трудился до седьмого пота. Какое тут сходство? Проще указать на поэта, который еще меньше, чем все остальные поэты России, на Катенина походил. Таким антиподом Катенина в русской поэзии был Денис Давыдов. Случайно наткнувшись раз в жизни на новую поэтическую жилу («гусарскую»), он ее разработал и исчерпал, добытое золото до последней крупицы перелил в ходовую монету, на каждой монете отчеканил свою воинственную физиономию… Катенин отыскивал богатейшие месторождения десятками, если не сотнями, но собственного поэтического лица, которое можно было бы запечатлеть на добытом металле, он, по всей видимости, просто не имел.

Для поэта такого типа настоящим спасением мог стать его архив – вот где должны были таиться сокровища… Но архив Катенина погиб – погиб, как принято было выражаться в советскую эпоху, «в вихре гражданской войны», – и сегодня нам доступна лишь опубликованная часть катенинского наследия: не стихотворная «руда», в отыскивании которой Катенин не имел себе равных, а готовые изделия, в которых первоклассный исходный материал загублен почти всегда неудачной обработкой.

Но и в опубликованной части катенинского наследия мы можем обнаружить, при желании, много интересного и важного.

Начну с того, о чем сегодня уже говорилось: пушкинские «Мертвая царевна» и «Царь Салтан», несомненно, ведут свое происхождение от катенинской «Ольги».

А вот драматический отрывок «Пир Иоанна Безземельного», написанный Катениным в 1821 году к бенефису актрисы Валберховой. Переделывая для русской сцены роман «Айвенго», Катенин сжал его содержание до десяти актов и при этом, как давно уже замечено, не только сохранил «все самые существенные мотивы романа» (Ермакова-Битнер), но и сумел кое в чем дополнить и даже улучшить знаменитый вальтерскоттовский роман. Так, характер принца Джона изображен у Катенина с большей исторической верностью и вообще разработан лучше, чем у Вальтера Скотта. Но сегодня для нас важно другое. «Пир Иоанна Безземельного» – первый в русской поэзии опыт нерифмованного пятистопного ямба. «Орлеанская дева», «Борис Годунов», «Маленькие трагедии» написаны позже. Приоритет Катенина бесспорен.

Всем нам с детства нравятся баллады Алексея Константиновича Толстого. Раскроем теперь катенинскую «Старую быль» – и что мы там увидим?

Вот утро настало и солнце взошло,

      Врата отворились градские;

Несметное валит народа число:

      И малые тут и большие,

Все в певчее поле; всех душу зажгло,

      Чтоб русских не сбили чужие.

Вот выехал князь со княгиней своей,

      В венце и со скиптром в деснице;

Везет их четверка прекрасных коней…

Мы увидим, если сказать коротко, что прелестный тон толстовских баллад весь взят из «Старой были».

Ю. Тынянов, как известно, выявил присутствие катенинских стихотворных размеров в зрелом творчестве Лермонтова, Кольцова и Некрасова. Конечно, этот список поэтов, чему-то у Катенина научившихся, легко может быть расширен. Богатство метрических форм в творчестве Катенина выглядит вообще неисчерпаемым; далекое эхо его открытий гуляет по нашей поэзии до сих пор и вряд ли когда-нибудь до конца заглохнет. В одном сравнительно небольшом стихотворении «Мстислав Мстиславич» (1819 г.) Катенин использует, например, тринадцать различных стихотворных размеров. Ритм стихотворения ломается, потому что изменяются внутренние состояния Мстислава, – для своего времени этот формальный прием был, конечно, оглушительной новостью. Но Катенин редко писал по-другому. Вот этот элемент оглушительной, сногсшибательной новизны присутствует чуть ли не в каждом его зрелом произведении.

Также мы помним о том, что открытия в области стихотворной формы не были для Катенина самоцелью. Все свои открытия он совершил между делом, в ходе общего титанического усилия, которым ему удалось повернуть нашу литературу на правый путь – путь, отмеченный чертами народности и правдоподобия.

Достаточно ли сказанного здесь для оправдания моего личного интереса к поэзии Катенина? Думаю, более чем достаточно. Привлечет ли сказанное здесь внимание широких читательских масс к творчеству Катенина, вспомнят ли о нем наши издатели, оживет ли память Катенина в потомстве? Вопрос наивный, но хороший.

Внимание ведь – одна из важнейших философских категорий или, выражаясь точнее, одна из основных гносеологических категорий метафизики. Окружающий нас мир являет собой, по слегка перефразированному определению Баратынского, нестройный хор. Наша задача – отыскать в этом хоре свою партию. Среди множества голосов, окликающих и зазывающих нас, мы должны выбрать то, что нам родственно по духу, что способно, по слову Страхова, «пробудить те струны и силы, которые уже таились» в нашей душе. Мы можем колебаться в выборе, сознавая его важность. Мы можем перепархивать от одного объекта к другому, стараясь с каждого из них снять сладкую пенку, но ни к одному из них не привязаться, ни с одним не почувствовать сродства. Мы можем стоять на месте и тупо реветь: «Я иду!» – надеясь, в стиле раннего Маяковского, перекрыть, переорать нестройный мировой хор… Возможностей тут масса. Но всеми этими возможностями управляют два-три нетрудных правила. Вниманием созидается наша личность, невнимательностью – разрушается. Внимание к ценным объектам создает личность ценную, внимание к мусору создает личность мусорную. Неправильный выбор, ставший следствием искреннего заблуждения, совершенный по ошибке, не так губит человека, как губят его равнодушие и невнимательность при выборе. Выбравший неправильно, как известно, «потерпит урон; впрочем сам спасется, но так, как бы из огня». Но на что может рассчитывать человек, выбиравший на авось и выбравший, что попало?

Взглянув под этим углом на положение дел в современной российской культуре, обнаруживаешь безрадостную картину. Круг чтения у русскоязычных авторов сплошь и рядом шире, чем у коренных русских писателей, культурные предпочтение – тоньше. Для примера вспомним еще раз книгу С. Волкова «Диалоги с Иосифом Бродским». Личность Бродского не кажется мне