Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

маврами, потомками Селима и Амру… Химена садится писать письмо дону Фернандо.

Мудрый, милостивый, славный,

Справедливый государь,

Вам покорная Химена

Бьет челом на вас самих.

…………………

Молодой жены на свете

Нет, кто б замужем была

Так, как я; и не гневитесь,

Государь: вина на вас.

Я пишу вам из Бургоса,

Где живу и жизнь кляну,

И на вас огнем дышу:

Где в заповедях Господних

Право королю дано,

Чтоб так часто и надолго

Он супругов разлучал?

………………….

День и ночь, полгода ровно

Службу он несет у вас,

И едва-едва в год целый

На день свидится с женой.

Приезжает он, обрызган

Кровью до копыт коня;

Я приму его в объятья,

Он усталый в них заснет.

Ночь, как бешеный, всю бредит:

Битвы, схватки, и едва

В небе, тьмой еще покрытом,

Слабый луч блеснет зари,

Не взглянувши на Химену,

Спит ли бедная, не спит,

Встал, пошел. Великий Боже!

Сколько слез мне стоил он!

Обещал не только мужем,

И отцом мне быть, и всем;

Ничего мне не осталось,

Нет ни мужа, ни отца.

…………………

Государь, настанет вскоре

Мне опасный миг родин,

И тогда дойдут к вам вести;

Только я боюсь, что слезы,

Пролитые об отце,

Много сделали младенцу

В чреве матери вреда…

Заканчивая письмо, Химена еще раз напоминает королю о будущем младенце, которому угрожает опасность родиться «сиротою без отца». К законченному письму Химена добавляет такой постскриптум:

Государь, еще к вам просьба:

Бросьте вы письмо в огонь,

Чтоб в придворных злые люди

Не смеялись надо мной.

Вместо мужа молодого,

Не забудьте, государь,

Нынче спит со мною рядом

Только старая свекровь.

Какой пленительный образ, не правда ли? Если о ком-то и захочется вспоминать после катенинской Химены, так это о героинях шекспировских комедий ― Виоле, Розалинде… Приведенные отрывки позволяют судить о масштабах катенинского дарования. По когтям узнают льва.

«Романсы о Сиде» пародировал Козьма Прутков («Осада Памбы»), потом эту пародию вспоминали герои Достоевского («Село Степанчиково и его обитатели»); в общем, каким-то призраком, каким-то, повторюсь, далеким эхом «Романсы о Сиде» в современной русской культуре присутствуют. Хорошо, что присутствуют хотя бы так.

В заключение нашего разговора о стихах Катенина, необходимо сказать несколько слов про его быль «Инвалид Горев». Написанная в один год с «Дурой» и с «Гнездом голубки», эта вещь всеми без исключения исследователями признается за лучшее поэтическое произведение Катенина.

«Не мне судить, хорошо ли, ― писал Катенин, отправляя рукопись “Инвалида Горева” Бахтину, своему полпреду в литературном мире Петербурга, ― по крайней мере, что называется, ― капитальная вещь как по объему, так и по новости основы и краски.»

«Там, ― добавляет он, ― вопреки вольности поэтической, все сущая правда».

В последнем высказывании Катенина «сущая правда» отчетливо противопоставляется «тощим мечтаниям» романтиков. Именно в «Инвалиде Гореве» антиромантизм Катенина достигает своей высшей точки. Романтизм преодолевается здесь не на уровне манифестов и деклараций, а на уровне эстетики. Но и об эстетике классицизма, применительно к «Инвалиду Гореву», можно не вспоминать. Все эти школьные понятия остаются в прошлом; Катенин в своем последнем крупном произведении проникает в совершенно уже заповедные и запредельные области эстетики. Вот что пишет по этому поводу Ермакова-Битнер: «В отношении “Инвалида Горева” уже не приходится говорить об отдельных чертах колорита “местности”, характерных для принципа исторического романтизма. Сама история стала содержанием произведения, в начальных 17–18 стихотворных строчках Катенин с эпическим размахом рисует громадный исторический период борьбы народов <…> И для рассказа об этом найдена особая <…> форма, близкая по типу к былине».

Сходную задачу пыталась решить Ахматова в «Поэме без героя», мучительно-долго искавшая для этого произведения (которое она безосновательно считала главным делом своей жизни) «особый звук», особую строфику. Но о результатах ее стараний мы будем говорить в своем месте, а пока что возвратимся к зачину «Инвалида Горева», столь высоко оцененному Ермаковой-Битнер. Достоинства этого отрывка неоспоримы. «Особый звук», «новый звук» является здесь с редкой чистотой и силой; с этим звуком вступает на территорию России железный XIX век. Прислушаемся к его поступи.

Тысяча восемьсот четвертого года

Рекрут брали по всей Руси. Бонапарте,

Брезгуя консульством, молвил: «Я – император».

Сытая бунтами Франция иго надела;

Слабым соседям не спорить: признали с поклоном;

Сильные ж с гневом отвергли, злое предвидя.

Англия, враг коренной, поднялась кораблями,

Цесарь – ратью на суше; царь православный

К ним пристал, и с той поры началася

На десять лет война: великие сечи,

Сходки насмерть безвестных друг другу народов,

Смены царств и владык, гульбы по столицам ―

С юга на север, с востока на запад; от моря

Бурным приливом к Москве и отливом к Парижу.

Вдоволь стоило денег, и крови, и плача

Всем, покуда Бог виновника скорбей,

Свергнув с престола, по смерть не запер в неволю.

Видели мы чудеса; с трудом им поверят

Внуки. Вначале никто их не чаял; но просто

Воинов новых, взамен отставных и умерших

Двух с пятисот, по всей Руси набирали.

В эту торжественную, вполне бесчеловечную музыку, в этот шум постхристианского времени вплетается тема русского ратника, бывшего крестьянина Спасской волости Макара Еремеевича Горева. Скромный, неглупый, обыкновенный герой проводится Катениным через все круги земного ада и до конца сохраняет главное сокровище русского человека ― нравственную стойкость.

С развитием сюжета все ощутимее становится в поэме незримое Божье присутствие, все яснее проступает на ее страницах неумолимая Божья правда ― она-то и казнит в конце поэмы всех, от нее отступивших. Легким или приятным чтением катенинская быль не является.

Попытавшись дать в «Инвалиде Гореве» некий концентрат национального поэтического стиля, Катенин справился с этой грандиозной задачей примерно наполовину. Какие-то силы, бытующие в русском этносе от начала времен, он загнал в свою поэму, сковал своим железным стихом, ― но не умирил их и не уравновесил. Это трагедия без кульминационной точки, трагедия без развязки; внутреннее напряжение здесь по необходимости становится центробежным, давит из центра на