Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин

Великолепен рассвет в весенней степи. На востоке как бы раздвигается гигантский занавес, и на посветлевшей сцене появляется алый смеющийся диск солнца. Именно в этот момент взлетает под самые небеса маленькая птичка жаворонок и разливается там неслыханной чарующей трелью. Все живое замирает тогда, прислушиваясь к чудесной музыке!..

Я открыл глаза и посмотрел вокруг. Такое чувство испытывали сотни людей в зале, слушающие песню девушки. Она стояла в свете прожектора и была похожа на маленького степного лисенка. А песня разливалась по всему залу, проникая в души и вызывая невольный трепет восторга. То жаворонком взмывала она под потолок, то резвым иноходцем мчалась по бескрайней степи.

Девушка пела о том, как влюбленные, встретившись наедине, поверяют друг другу свои чувства. Слушая ее, нельзя было оставаться равнодушным к любви двух юных сердец. Прояснялись суровые мужские лица, слезы стояли в глазах у женщин. Каждый вспоминал свою молодость, первую любовь, надежды и страдания…

Я снова закрыл глаза. И вот уже пара лебедей величественно плывет в синем бескрайнем небе. Но пропали сразу они, и послышался грозный орлиный клекот высоко в горах, снежные вершины закрыли весь горизонт. И опять степь, родная, бесконечная, и вихрем мчится по ней, развеяв по ветру длинную гриву, красавец аргамак.

Невольно вспоминается неувядаемая любовь легендарной красавицы Баян. Да, это она. Вновь зазвучали со сцены ее неистовые проклятия жестокому времени, не позволяющему соединиться любящим сердцам. Безмерны ее страдания, сердце разрывается от боли. И льется вслед за этим нежная мелодия «Гакку», которой Кыз-Жибек прославляла свободу. Без свободы не может быть жизни и любви. Одна из сидящих впереди меня женщин поворачивается к соседке:

— Эта девочка — новая Куляш!

Да, она права, эта женщина… Когда и где я слышал эту песню? Та же мелодия, тот же голос, который может принадлежать только одному человеку. Наваждение, да и только!..

А девушка продолжала петь. Майский шелковый ветерок касался озерного камыша, и камыш начинал таинственно шептаться о чем-то не ведомом людям. Шепот этот передавался листьям старого тополя, журчал родник с чистой водой, пахло степью, цветами. Я видел родную землю с ее бескрайними просторами, неисчислимыми реками и озерами. Видел горные вершины, где лежат вечные снега, горячие пустыни, в которых никогда не бывает дождей.

Это был удивительный талант. Голос девушки невозможно было спутать ни с каким другим, и все же я когда-то слышал его!..

Я начал припоминать все концерты, слышанные мною за добрых двадцать пять лет, всех певиц. Ни у кого не было такого голоса. У нас есть замечательные солистки, чьи песни повторяет весь народ. Многие из них вышли на всесоюзную и мировую арену, но каждая из них отличается чем-то своим, неповторимым. Так и эта девушка на сцене…

Я сидел растерянный и пытался вспомнить что-то давно пережитое, как вдруг услышал:

Я вздрогнул и очнулся от дум. Ахан-серэ!.. Да, это его манера… «Ман-ман кер… Ау, ау…» Кажется, я вспомнил!

Я так пялил глаза на девушку, что, кажется, она заметила это. Но никакого сходства с человеком, которого я потерял, не было. И все же не хотелось гасить надежду. Только теперь я заметил, как шел девушке ее наряд: белый крепдешин до самого пола, красный, обхватывающий фигуру камзол и красная тюбетейка с перьями филина наверху…

— Бис!

— Бис… Браво!

Трудно ублаготворить наших зрителей. Хлопали певице до изнеможения. Она уже спела по два раза четыре песни, но люди не унимались. Особенно неистовствовали задние ряды, где обычно сидят подлинные ценители музыки. Слышался даже дробный топот ног.

— Бис!..

Мне стало жаль маленькую певицу, но она как ни в чем не бывало выполняла все просьбы и продолжала петь. Какой-то невидимый контакт был у нее с залом, истосковавшимся по настоящей песне. И все же наступил конец. Она долго не выходила на сцену, и люди просили, требовали хотя бы ее появления.

Мягкой красивой походкой вышла девушка на просцениум, сложив руки на груди, поклонилась всему залу. Так когда-то кланялись невесты. И это тоже понравилось людям. А я сидел и вспоминал, узнавая все больше….

Та женщина, которую я знал, тоже выходила благодарить людей за аплодисменты и поступала так же. Даже улыбка у нее была такая же: маленькие ровные зубки в розовом овале. А может быть, случайное сходство? Мало ли у кого белые зубки!..

Каншатай Алиаскарова… Я произносил про себя имя певицы и не находил в нем ничего знакомого. Ту женщину звали Гульжан. И фамилия у Гульжан-апай была совсем другая. А эта девушка еще слишком молода, чтобы быть замужем…

Я хоть и помнил фамилию мужа Гульжан-апай, но вспомнил только прозвище — «Мокрый нос». В глаза мы всегда его называли «ага», а за глаза не иначе, как «наш мокроносый дядя в доме Гульжан-женеше». Был он рыжий, с громадным багровым носом и толстыми потрескавшимися губами. Раны на губах он обыкновенно заклеивал бумагой, так как они всегда сочились.

Была еще у нашей Гульжан-женгей курносая свекровь — злая, как змея в весеннюю пору. Родственников по мужу у нее было несметное количество. И, как водится, одни в ней души не чаяли, другие при упоминании одного ее имени щетинились, как ежи.

Нелегкими были тридцатые годы в наших местах, но потом дела пошли получше. Даже в таких отдаленных районах, как наш, начали работать самодеятельные театры, драматические и хоровые кружки. По нескольку раз в году устраивались всевозможные песенные состязания и смотры народных талантов.

До сих пор помню первый концерт нашего районного самодеятельного театра. Все было внове: сцена, кулисы, громадный занавес. Мы, мальчишки, теснились с утра у входа, но для всех не хватало места. Хорошо, что дело происходило в теплую пору и нас выручали деревья, росшие