Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я был буквально потрясен всем увиденным и услышанным. Мне казалось, что я приехал на похороны очень близкого мне человека. Да и разве это было не так?..
Однажды родственники ее мужа, а я числился среди них, попросили ее спеть что-нибудь по старой памяти. Она горько усмехнулась и отрицательно покачала головой.
— Спойте, Гульжан! — настаивали все присутствующие. — Проявите, женеше, хоть чуточку внимания к нам…
Гульжан поднялась с места, приготовилась петь и вдруг безнадежно махнула рукой:
— Зачем лысому расческа?!
Отвернувшись к стене, она заплакала, а у каждого из нас словно комок подкатил к горлу. Особенно расстроился джигит, который громче всех упрашивал ее спеть.
Когда все разошлись, я подошел к ней:
— Чем зря губить свою жизнь и молодость, лучше уйти от этого мужа. Самое главное — ваш талант!..
Гульжан задумчиво посмотрела в угол, где спала в люльке маленькая дочка:
— А ее куда?.. Она ведь общая!
Мы помолчали еще немного вместе, и я ушел.
Это было весной сорок первого года.
Через месяц началась война, я простился с институтом и пошел на фронт. Демобилизовавшись, тоже не смог посетить родные места. И вот теперь я здесь, сижу в новом клубе нашего города и слушаю певицу, напомнившую мне юность, первую любовь и многое другое…
Я сидел взволнованный, давно забытые образы теснились в голове, а концерт тем временем кончился. Вскочив с места, пошел я за кулисы и принялся разыскивать маленькую певицу. Мне сказали, что она уже ушла, и я догнал ее с подругами на выходе из парка, где был расположен клуб. Поблагодарив за удовольствие, доставленное ее пением, я принялся расспрашивать о ее семье и родственниках. Оказалось, что она из нашего района, но я все оттягивал время и не спрашивал о том, что больше всего меня интересовало. Наконец я не выдержал:
— Скажи, не дочь ли ты Гульжан-женгей?
— Да… а вы откуда знаете?
— Знаю…
Постепенно мы разговорились, и она мне рассказала все. В войну умерла ее бабушка — та самая злая курносая старуха, которая хотела выцарапать мне глаза. Каншатай в тот год пошла учиться в первый класс.
В конце войны погиб на фронте ее отец. Об этом известила их «черная бумага»…
— Мы с мамой остались одни, — рассказывала девушка. — Она шила мне платья из всякого тряпья и при этом напевала свои песни. Печальные были они, и мама часто плакала. А потом принималась петь другие песни — про жизнь, про любовь…
Я понимал все, о чем рассказывала она. Я знал больше ее о том, что мучило Гульжан-апай. Мать сделала трудный выбор и похоронила свой высокий талант ради этой маленькой девушки. Но талант так просто не похоронишь — он ожил и расцвел в дочери…
— Потом закончилась война, — продолжала Каншатай. — Я перешла тогда в третий класс. Мама напекла в День Победы баурсаков из черной муки. У нас была корова, и мама сбила масло, сделала сыр и устроила той. Пришли родственники, поели, поговорили. Вспомнили погибших, пропавших без вести. Все начали упрашивать маму, чтобы она спела что-нибудь. Долго отказывалась она, а потом спела. Голос ее звенел, как родник, когда освободишь его от наносов!
— Знаю…
— Очень хорошо пела тогда мама, и я поняла в тот вечер, что такое настоящая песня. Это словно соловей, получивший долгожданную свободу. Или как будто вырвался на волю сказочный конь и мчится по степи, мчится… Поняла я тогда и то, как люблю ее!
Девушка задумалась. Цветом лица и глаз она пошла в отца, а вот талант, манеры, душу унаследовала от матери. И вот эту задумчивость тоже. Гульжан-апай часами могла стоять так и думать неведомо о чем. Из рассказа Каншатай выяснилось, что Гульжан вспоминала обо мне. «Идет война, — говорила она дочери, — а он единственный потомок своего отца. Очень хорошо относился ко мне. Как бы не зацепила его шальная пуля!»
Значит, она все же думала обо мне, беспокоилась… Я тоже глубоко задумался и не смотрел на стоящую рядом девушку. Видимо, поняв мое состояние, она тронула меня за рукав:
— Да, мама вспоминала вас…
— Когда же ты начала петь? — спросил я у нее.
— Как-то одна из тетушек со стороны отца сказала ей: «Слушай, невестка, а почему бы тебе не передать свое искусство пения этой девочке с косичками?» У мамы сразу прояснились глаза, как будто солнце выглянуло из-за туч. Так и пошло: днем я училась в школе, а вечером мать учила меня своим песням. Да так хорошо, лучше, чем настоящие преподаватели. «Это меня так один человек учил!» — сказала она мне однажды, и слезы показались у нее на глазах… А я сейчас заканчиваю консерваторию, на последнем курсе. Сюда я на каникулы приехала…
Она уже отошла от меня на порядочное расстояние, когда я окликнул ее:
— Ну, а что с твоей матерью… С Гульжан-апай?
— Ничего… — девушка пожала плечами. — Она буфетчицей работает. На станции!
Вскоре фигурка ее затерялась в толпе возле районного универмага. Я повернулся и пошел в гостиницу.
ЖИЗНЕННЫЙ УРОК
перевод М. Симашко
Она стоит немного в сторонке от угла улицы, словно поставленная на попа́ коробка спичек. И цвет у нее такой же спичечно-синий с той стороны, куда не попадают лучи солнца. Зато с южной стороны фанера выцвела и покоробилась. Окно одно, зато огромное, во всю стену, и забранное мелкой металлической решеткой. Проволочные стержни посерели от времени и дождей, просветы между ними забила ржавчина. Поэтому, очевидно, в забегаловке полутемно…
Нет покоя от людей маленькой
