Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин

И вот тогда я впервые услышал этот необыкновенный голос. Он принадлежал нашей Гульжан-апай. Десятки раз вызывали ее на сцену, заставляли петь снова и снова. Она пела и раскланивалась по-старинному, так же, как сегодня эта девушка. И пела она ту же песню Ахана-серэ «Ман-ман кер». Даже улыбка у нее была такая же…

В те времена спектакли обычно ставили учителя. Они сами инсценировали известные романы, повести, дастаны, кисее. Гульжан-женгей играла роли Кыз-Жибек, Баян, Шолпан, Шуги, Галии, Гайши и другие. Ее имя было у всех на устах в нашем районе, да и во всей округе. Только и разговору было о том, что и как спела Гульжан, какую новую роль готовит она сейчас.

В стране проходили первые выборы, и Гульжан выезжала в колхозы, выступала перед чабанами на отгонных пастбищах. По народному обычаю, не одними аплодисментами приветствовали ее там, но и щедро одаривали ценными подарками. Кому, как не мне знать все это. Ведь я ездил с ней в качестве суфлера. Вся наша школа завидовала мне.

Пока Гульжан-апай выступала в райцентре, все было тихо. Но когда она стала выезжать в аулы, грянул гром. Мы не знали ничего об этом, и вот однажды она не явилась на репетицию. Долго ожидали ее, и в конце концов наш режиссер послал меня за ней.

Не успел я переступить порог дома, как услышал визгливый голос курносой свекрови. Его можно было узнать за три версты. Сердце екнуло у меня в груди. Я замер на месте, но продолжал слушать все, что они говорили.

— Бога решилась забыть, несчастная! — кричала свекровь. — Не я ли спасла тебя от голодной смерти, а?

Это было правдой. В голодном тысяча девятьсот тридцать третьем году старуха подобрала на базаре обессилевшую от голода девочку, привела домой и выходила ее. Не знаю, было ли у нее на уме это с самого начала, но только в шестнадцатилетнем возрасте она выдала ее замуж за своего слюнявого сына.

— Я всегда слушалась вас, апа…

Это был голос Гульжан. Но старуха, видимо, оставила ее и кричала теперь на сына:

— Эй, тебе говорю!.. Угомони-ка свою бессовестную бабу. До каких лет я дожила и столько мук приняла, что не хочу на старости лет служить посмешищем в глазах соседей. Я с самого начала тебя предупреждала, чтобы не отпускал эту сучку на шайтановы игрища!..

— Апа… Я ведь сказала вам, что с сегодняшнего дня не переступлю порога театра…

Гульжан говорила сквозь слезы.

Тогда я все понял. Наш режиссер был умный и красивый мужчина, великолепно разбирающийся в искусстве и способный оценить подлинный талант. Давно уже ходили среди обывателей района слухи о взаимоотношениях режиссера с Гульжан. Когда они были в каком-то колхозе, один из родственников ее мужа видел их выходившими из клуба под руку…

Я все еще стоял в передней, не зная, что делать. И вдруг старуха принялась такими словами честить Гульжан, что лицо мое вспыхнуло, как огонь. Вслед за этим послышались тупые удары.

— Бей… Бей ее!.. По морде бей, пусть она издохнет, проклятая! Что же ты?.. Ничего ей не сделается, не бойся. Только умнее будет… И медведя обучают палкой!

Словно пушечное ядро, влетел я в комнату и стал на пороге. В ту же минуту ко мне подскочила старуха и начала тыкать растопыренными пальцами в глаза:

— Кто тебя звал сюда? Проваливай… Проваливай, бездомный щенок, а то света навеки лишу!..

Мне показалось, что сама баба-яга из сказки наступает на меня. А с другой стороны уже подскочил с кулачищами хозяин дома. Я в страшном испуге выскочил наружу и закричал:

— Милиционер!..

И тут вслед за мной вышла Гульжан-апай. На ней лица не было, но она старалась казаться спокойной.

— Голубок мой, Темеш! — сказала она тихо. — Не надо звать милиционера. Мало ли что случается в доме!..

Я понял, что это старуха с сыном заставили ее так говорить.

— Ладно, раз вы просите… — голос мой дрожал, и глаза были опущены в землю. — Ладно… Не стану звать милиционера…

Помню, я был ужасно расстроен тем, что не могу ничем помочь Гульжан-апай. И вдруг понял, что люблю ее, как может любить четырнадцатилетний мальчик взрослую женщину. Я ушел подальше от людей и один переживал случившееся.

«О, будь я взрослым джигитом, то показал бы этому слюнявому мужу, как издеваться над Гульжан! — думал я, стискивая кулаки. — Он не посмел бы даже посмотреть в ее сторону!..»

И еще была во мне обида на саму Гульжан, которая так позволяет издеваться над собой. Ее слушают, ей поклоняются сотни людей, а она подобна трепещущему ягненку под ножом мясника. К чему талант такому покорному человеку?!

Потом не стало нашего режиссера и многих других учителей. Как-то сам собой развалился самодеятельный театр. К нам в интернат перестали ходить парни и девушки из комсомольцев, взявших шефство над сиротами. Вот тогда мы почувствовали себя настоящими сиротами. А может быть, просто повзрослели…

Захирела самодеятельность в нашем некогда самом «певучем» районе. Вслед за театром из-за отсутствия руководителей закрылись и кружки: литературный, куда я начал ходить, драматический, музыкальный, танцевальный, хоровой. От нечего делать мы стали промышлять на соседних бахчах и огородах. В школе тоже учились через пень-колоду, а в свободное время затевали дикие драки с «приходящими», то есть с теми, у кого в районе были родители. Осенью нашему детскому дому пришлось сниматься с места. Его объединили с другим детским домом. Все оставалось позади: родная земля, знакомые люди, незабвенная Гульжан-апай. На прощанье она долго махала нам рукой…

Перед самой войной мне удалось заехать ненадолго в наш район, и я зашел к Гульжан-апай. У них все было по-прежнему. Живы были и старуха и Мокрый нос. Гульжан, видимо, надоело сидеть взаперти, и она пошла работать счетоводом в дорожное управление.

Старые знакомые рассказали мне, что старухе не нравится работающая где-то сноха. Она называет ее при всех «распутной тварью» и ест