Современная японская новелла 1945–1978 - Осаму Дадзай

Вакако оказалась под развалинами завода. Наверно, вспыхнул пожар, из-под ног вырывалось пламя.

— Помогите! Спасите кто-нибудь!

На ощупь, хватаясь за обломки бетона, вылезает из развалин мужчина. Через его растопыренные пальцы ползет дым — недвижимый воздух колышется. Единственная надежда на спасение. Вцепившись в ногу мужчины, Вакако умоляет:

— Дяденька, помогите!

Волосатая нога мужчины, обутая в гэта, пинает Вакако в плечо. Вакако все равно не выпускает ее. Мужчина, сняв крепкие, ручной работы гэта, бьет подметкой по худенькому плечику Вакако.

Жалобным стоном отзываются кости.

Волосатые ноги с проворством белки исчезают из виду. Поняв, что помощи ждать нечего, Вакако, по примеру мужчины, начинает на ощупь разгребать обломки. Опомнилась она, когда уже стояла на улице.

Вокруг бушевало море огня. Горячий ветер опалял волосы. На гудящем ветру, в дыму и пламени метались человеческие тени.

Впереди бежала длинноволосая девочка — похоже, школьница. Вакако кинулась следом за ней.

Она не помнила, как выбралась из-под развалин. Когда она лезла наружу, кто-то схватил ее за лодыжку: пять пальцев судорожно вцепились ей в ногу. По примеру того мужчины, она отпихнула всю эту пятерню ударом каблука. Длинные липкие пальцы один за другим отклеились от ее лодыжки и исчезли в огне.

Как они были похожи на пальцы Ёко… В знак примирения после ссоры Вакако часто сцеплялась мизинцами с нею.

— Одна школьница увидела монахиню в горящем храме, побежала — хотела ей помочь. «Не подходи! Беги, пока не поздно!» — закричала монахиня. И тут пламя охватило ее одежду. Девочка заплакала и убежала. Совсем маленькая девочка, а человека в беде бросить не хотела. Вот ведь как бывает, — рассказывает в соседней комнате старушка.

— Да, монахини удивительные люди, — шмыгает носом Цунэ. На бледных губах Вакако появляется усмешка.

— Вранье все это, — бормочет она себе под нос.

Рассказы старушки — трогательные выдумки, в которых нет ни слова правды. Город N., как в сказке об Урасиме Таро[47], превратился в белый дым. Мгновенная вспышка — и он стал городом мертвых. И если чудом спасся, разве побежишь назад, чтобы помочь другому? Да каждый думал только о себе. Спасшейся школьнице та, мертвая теперь, монахиня, видно, не дает покоя, вот она и придумала сказочку и рассказывает ее родителям. Да девочке просто хочется верить, что она добрая. Выдумка растрогает старушку, заставит прослезиться Цунэ и многих добрых людей. Проходят дни, девочка свыкается с ложью и сама уже верит в нее. Только так она сможет освободиться от монахини. Вакако, бессознательно солгавшая Ёсими, может быть, тоже когда-нибудь расскажет такую же сказочку о Ёко старушке и Цунэ. Но ей хочется навсегда забыть Ёко.

Скорее бы!

Считая рассказы старушки ложью, Вакако все же допускала, что это могло быть и правдой.

Вспомнив страдальчески искаженное лицо Ёко под градом осколков, Вакако на мгновение осознает собственное малодушие. Она перестает понимать себя. Верно, таится в человеке что-то неподвластное его душе.

— Бабушка беспокоится, выжила ли Ёко, — тихо говорит Цунэ, раздвигая фусума.

— Раз она так волнуется, пусть пойдет да поищет. Думаешь, пойдет? Как же! Помолчала бы лучше!

«Окажись там старушка, — думала Вакако, — наверно, попивала бы себе чай да глазела на страшный огненный шар, — мол, что это такое?!»

— Никто тебя ни в чем не упрекает. Ну что ты злишься?

Цунэ не понимает, почему дочь стала вдруг такой язвительной.

Вакако бежала из последних сил, чтобы не потерять из виду длинноволосую школьницу. А та то и дело попадала в полосу огня, и ее качало из стороны в сторону. И всякий раз спина ее меняла цвет — ну прямо как хамелеон. Краснела, когда пламя было красным, синела холодным блеском, когда пламя было лиловым, сжигающим лошадей и людей.

Вакако бежала и думала, отчего сверкают человеческие спины. Она спотыкалась о трупы, падала на них. Не успевшие окостенеть мертвецы пружинили под ногами. Сначала она боялась мертвецов. Ее мутило. Наконец, она плашмя свалилась на чье-то мягкое тело с тошнотворным запахом, и приступ рвоты вывернул ее наизнанку…

Но кругом было столько смерти, что страх прошел. Привыкла она и к мягкому человеческому мясу. Даже научилась определять пальцами ног: мужчина или женщина, молодой или старый.

Плоть мягкая, кожа нежная. Женщина. Молодая. Шестнадцатая.

Мужчина. Пожилой. Кости твердые, мясо жесткое. Девятый.

Вакако бежала и бессознательно считала трупы, загибая пальцы. Сострадания она не испытывала. И все же, когда она споткнулась о труп, а он, приоткрыв глаза, сказал: «Лекарство!» — обреченный на смерть, уже и не человек почти, он цеплялся за жизнь и просил помощи! — это так потрясло ее, что на миг она перестала дышать. Но она оставила его и пошла дальше.

На спину девочки-хамелеона упали солнечные лучи, спина задымилась.

Вакако стояла у подножия горы, которая была назначена местом сбора в случае опасности.

— В случае опасности всем собраться на горе, — по обыкновению строго, сказал учитель Вакако и ее одноклассницам в то августовское утро, когда была сброшена атомная бомба.

Значит, учителя и подруг можно найти только на горе. С этой мыслью Вакако изо всех сил бежала сквозь огонь.

Тихая, заросшая зелеными криптомериями гора была объята пламенем и дымом. Здесь должны быть одноклассницы, которые работали на горе.

Убежище их класса находилось в обыкновенной пещере, с потолка стекала вода. Воды обычно набиралось по колено, и школьницы вычерпывали ее ведрами. Должно быть, в пещере спрятались ученики других школ, мобилизованные на покос травы. Если уцелел хоть один человек, он наверняка окликнет ее.

Вакако пошла вокруг горы. Наполовину обойдя ее, она наткнулась на маленькую речку шириной метра в два. В этом чаду повеяло вдруг необыкновенной свежестью. Вакако захотелось пить.

Голые окровавленные люди жадно припали к воде. Лежа на животе и широко раскинув ноги, они пили воду.

Люди и река слились в гигантскую многоножку с туловищем-водой.

Горло пересохло. Отыскав свободное местечко, Вакако тоже легла на живот и стала пить.

Вода была тепловатой, с сильным запахом мха. Она наполняла пустой желудок. Вдруг по щеке Вакако скользнули пальцы мужчины, лежавшего рядом. Вакако хотела было смахнуть их, но бритоголовый мужчина уже колодой падал в реку, словно О-Ивасама.

Глаза открыты, но он мертв. Вода подергивается мелкой рябью над его зрачками и бежит дальше. Мужчине лет тридцать, у него, наверно, жена, дети. А теперь он ничто даже для мелкой речушки.

Вакако глядит на реку. Как и утром, неторопливо бегут ее воды по равнине, опаленной атомным взрывом.

Когда бомба разорвалась, вода в реке взбурлила, как кипяток, взметнувшись чуть ли не на треть метра, и тут же стихла.

Вакако вспоминает.

Это было, когда она училась в начальной школе. Тогда они почти год прожили на континенте в китайском городе.

Город выстроен на английский манер из красного кирпича. Вода желтого цвета едва не выплескивается из берегов реки, полноводной, глубокой реки.

Вакако очень любит эту желтую реку, и няня часто водит ее туда гулять.

Летним утром на реке сонно покачиваются сампаны — лодочки, корма у которых топорщится заячьими ушами. По реке разносится посапывание парохода. Это инспекторское судно речной полиции. Оно каждое утро курсирует по реке.

— Один, два, три, — считает Вакако. Она пересчитывает тела утопленников, которые тянутся за кормой.

Связанные цепочкой утопленники бесстрашно режут волны. У каждого своя поза — один воздел руки к небу, взывая о помощи, другой в агонии отчаянно лягнул ногой, и та торчит поверх воды. Волны расходятся от голов утопленников, от вздувшихся животов.

— Няня, тебе какой человек больше всего нравится? — спрашивает Вакако.

— Деточка, это не люди. Они умерли и стали грузом, вот их и везут, — спокойно отвечает няня.

Утопленники, которым желтая вода придавала обычный телесный цвет, естественно вписывались в будничный пейзаж. До конца боровшиеся за жизнь, они даже придавали желтой реке какой-то особый смысл. Они не нарушали общего равновесия. Это была естественная картина возвращения к земле, к природе.

Сегодня на этой выжженной равнине все было иначе.

— Вакако, ты? — подала голос девочка. — Это я, Ёко.

Заплетающийся голос надвигается сзади.

Ниже колен, где шаровары порваны, мясо выхвачено клоками, словно его выковыривали ложкой. Израненные ноги заплетаются, девочка падает ничком. Спина поблескивает. Блузка сгорела. В спине торчат осколки, вокруг них мозаика металлической стружки. Вздох — и спиральки подрагивают. От боли девочка напрягается всем телом и сдерживает дыхание.