Империи песка - Дэвид У. Болл

Убедившись, что Даия не смотрит на него, Мусса выронил цветок.

Но она увидела.

В ту ночь Мусса лежал у догорающего костра, дрожал от холода, проникающего под накидку, и смотрел на яркие звезды. Усталость мешала ему заснуть. Тело оцепенело, но разум не унимался. Мусса слушал ровное дыхание Даии, лежащей рядом и тоже завернувшейся в накидку. Стоило закрыть глаза, и перед ним начинали мелькать картины нескольких прошедших дней. Мусса удерживал каждую, пока та не тускнела и не сменялась другой. Потом начинал снова. Он чувствовал, что улыбается, а один раз даже громко рассмеялся. Потом шмыгнул носом, загоняя вглубь слезу. Никогда еще он не был так близок к другому человеку и никогда еще не чувствовал себя таким одиноким. Ему хотелось столько ей сказать, но между ними, словно тень, возникал Махди. И все-таки усталость взяла свое, и он забылся беспокойным сном.

Потом он увидел сон, который однажды уже видел, но на этот раз сон отличался поразительной яркостью. Он чувствовал присутствие Даии. Она проникла к нему под одежду. Ее тело было нежным и теплым. Она улеглась рядом с ним. Это был великолепный сон, гораздо лучше других. Сон, в котором Мусса ощущал каждый изгиб ее тела, ее дыхание, каждое прикосновение ее шелковистой кожи к его телу. Он чувствовал ее пальцы, путешествующие по его телу. Его возбуждение нарастало. В этом сне он ласкал ее с необычайной нежностью, на какую вряд ли был способен наяву. Он касался ее с бо́льшим чувством, доселе ему незнакомым, словно она состояла из песка и могла рассыпаться от его ласки. Вспышка желания накрыла их обоих, и они слились воедино, со стоном, шепча имена друг друга и отчаянно хватаясь друг за друга. А потом он вошел в нее, и были слезы радости, и на мгновение их страсть ослепительно вспыхнула, как солнце. Этот сон продолжался всю ночь, на протяжении долгих великолепных часов познания, удивительных чувств и неземных ощущений. В эти часы его губы касались ее щек, а пальцы – ложбинки поясницы, сосков и всех нежных, сладостных таинственных мест, которые прежде он мог лишь рисовать в своем воображении. Его сердце гулко колотилось, ему хотелось одновременно смеяться и плакать, хотелось, чтобы сон не кончался и чтобы все сны были похожи на этот…

И каждое мгновение ночи Мусса сознавал: это не сон, отчего оба еще неистовее сжимали друг друга в объятиях. Они знали: вместе с ночью эта сказка закончится и больше уже не повторится.

А тем временем из-за французского подполковника Флаттерса и его миссии по всей Сахаре бушевали бури интриг.

В Мурзуке, оживленном перекрестке караванных путей, турецкий бей пытался успокоить нервы торговцев, боявшихся лишиться доходов, если французам удастся построить железную дорогу. Бей получил распоряжения из Триполи, после чего встретился со своими агентами. Их он отправил с подробными инструкциями и изрядной частью казны в Ин-Салах дожидаться прибытия аменокаля ахаггарских туарегов.

В оазисе Гат собрались фанатики из секты сенусситов, чтобы обсудить угрозу со стороны неверных. Их жизни были посвящены Аллаху и джихаду против еретиков. Секта была небольшой, но быстро растущей. Создавалась армия правоверных, готовых пожертвовать жизнью ради святого дела, которое не закончится истреблением неверных. Сенусситов не заботило, что нынешняя угроза исходила от французов. Она вполне могла исходить от итальянцев или турок. Все иностранцы были дьяволами, даже турки, хотя те являлись единоверцами и тоже могли рассчитывать на вечное блаженство возле Аллаха. Но туркам не выдержать священного гнева сенусситов. Сахара – не полноводная река, откуда позволено пить каждому. Сахара предназначена для сахарцев, и Аллах однажды установит там свое верховное правление даже среди язычников-туарегов. А пока нужно убивать всех иноземцев.

Но среди сенусситов был человек, у которого имелись давние счеты с французами. Его звали Тамрит аг Амеллаль. Он примкнул к секте более двадцати лет назад. До того как отправиться в добровольное изгнание, он был туарегом из клана кель-рела. Он попытался убить икуфара де Вриса, французского аристократа, которому соплеменница Серена дала гарантии безопасного путешествия. Тамрит любил Серену больше жизни, больше Аллаха. Но его любовь давно прошла. Сейчас огонь в его глазах пылал лишь от преданности Богу. В появлении французов он видел возможность взять реванш за давнее унижение.

Султан Марокко выслушивал просьбы своих подданных, умолявших его вмешаться и защитить оазисы Туат от французской угрозы. Мятежник Бу Амама поклялся: если султан позволит французам продвинуться дальше, он начнет собственный джихад. Мятежник Абд аль-Кадир отправился в Ин-Салах на встречу с аменокалем Ахитагелем, которого нужно склонить на свою сторону.

В Уаргле шейхи шамба обсуждали собственный ответ на дерзкое появление невежественных и самонадеянных европейцев, отправлявшихся прямиком в гнездо скорпионов.

В Ахаггаре, через который французы намеревались пройти, аменокаль и туарегская знать слушали Махди и Аттиси, самых ярых противников французского вторжения, приводивших свои доводы в пользу расправы над незваными гостями. Мусса и его друг Тахер призывали к умеренности.

– Пока мы тут разговариваем, этот нечестивец Флаттерс готовится покинуть Уарглу, – горячился Махди. – Наши шпионы сообщают, что для своего похода он собрал триста верблюдов. Он заявил о намерении пройти через Ин-Салах. А Ин-Салах принадлежит ихаггаренам! Как смеет он думать, что ему и его шайке неверных позволено пачкать эти земли?! Наш повелитель аменокаль уже говорил, что их здесь не ждут, но это их не остановило. Таких наглецов нужно встречать с небесным мечом, а не с пальмовой ветвью дружбы.

– Махди, ты слишком торопишься нанести по ним удар, – сказал Тахер. – Мы также слышали, что французы везут много денег и подарков. В частности, среди подарков есть две белые лошади чистейших арабских кровей. Разумнее будет облегчить караван подполковника, а потом пусть идет себе дальше. Это нам никак не повредит, зато его богатства нам пригодятся.

– Пригодятся! А проводниками караванов у них будут шамба. Французы нанимают их на базарах, с легкостью подкупая. Шамба! – Махди выплюнул ненавистное слово. – Неужели за французские подачки вы позволите проехать по Ахаггару этим арабским нечестивцам, спутавшимся с дьяволом? Разве сладостное дыхание льва делает его пасть менее зловещей?

– Французы хотят всего-навсего пройти через наши земли. Вот я и говорю: давайте заберем их деньги и пропустим!

– Да, заберем их деньги! А их убьем! – в ярости выкрикнул Махди. – Или французы перестали быть неверными? Разве неверный вправе вступать на нашу землю, какими бы ни были его цели? Какой икуфар заслуживает иного, нежели меч Аллаха?

Аттиси предостерегающе поднял руку, чтобы остудить пыл Махди. Упор на религию мог лишь завести