Йомсвикинг - Бьёрн Андреас Булл-Хансен

конюшню и представил, как мчусь прочь по темному лесу от всего этого. Но не только страх, что Вагн убьет меня за то, что сотворил мой брат, гнал меня прочь отсюда. Моя мама умерла, рожая меня. Мысль, что она так же лежала, исходя кровью, и держала меня на своих руках, сводила меня с ума. Я думал об этом не в первый раз. Как будто во мне сидела заноза с самого раннего детства, но потом пришел Рос с его людьми, и они заставили позабыть обо всем; правда заключалась в том, что я не думал об этом уже долгое время. И вот все снова вспомнилось, то ужасное чувство, которое заставляло меня цепенеть и делало слабым. Я вспомнил, как однажды, сидя возле ручья дома, я запускал маленькие кораблики из коры, отпуская их плыть по течению. Мне было тогда лет пять. Пришли двое мальчишек, сыновья приехавших в гости к крестьянину родственников.

– Эй ты! – прокричали они. – Ты, большеголовый.

Я припоминаю, что я тогда впервые потрогал свою голову и не нашел ничего необычного в ней, поэтому ответил:

– У меня не большая голова!

В руках у одного из них был прут, и он показывал на меня им.

– Отец говорит, твоя мать порвалась, потому что у тебя большая голова.

Следующее, что я помню, это запах леса вокруг меня. Я бегу не останавливаясь, пока не добегаю до берега возле нашего дома. Там я захожу в воду и вижу свое отражение. Я убил свою мать. Я убил ее. Потом я чувствую, что кто-то кладет руку мне на плечо. Возле меня стоит отец. Он ничего не говорит мне, а лишь стоит рядом.

Я не заметил, как ко мне подошла Сигрид. Она схватила меня за руку, но я так резко отдернул ее, что ей пришлось выпустить ее. Моя рука лежала на топоре, я часто дышал.

– Ты забыл меня, Торстейн? Ты меня не помнишь?

Я ничего не ответил. Посмотрел на охрану у дверей и подумал, что лучше ничего не говорить, и пошел вниз к воротам.

Она пошла за мной. Мы дошли до конца двора, и она снова вцепилась мне в руку.

– Я знаю, что ты помнишь меня, – сказала она.

Мы были возле одной из стен окружавших нас домов, поэтому я быстро спрятался под ближайшей стрехой.

– Говорят, всё из-за последа, – проговорила она. – Он не выходит. И… У нее идет кровь, Торстейн. Если они не остановят кровотечение… Если она умрет… Ты же брат отца ребенка, Торстейн. Если Вагн потеряет свою дочь – он убьет тебя.

Я ушел от нее, но Сигрид настигла меня снова. Она вцепилась в мою руку, не желая отпускать, и попросила:

– Возьми меня с собой. Если ты собрался убежать, возьми меня с собой. Обещаю, я не буду тебе обузой.

Я был слишком молод и глуп тогда, во мне проснулась ревность. «Почему ты хочешь сбежать со мной? Ты же ушла от меня. К этому ирландцу. Может, ты хочешь, чтобы я вернул тебя домой к нему?»

Она выпустила мою руку, опустила глаза и покачала головой. Мне стало стыдно, что я причинил ей боль, мне хотелось обнять ее и сказать, что я забуду все, что произошло. Но пока я нес какую-то чушь, она отошла.

– Они убили его, – проговорила она. – Они убили всех той ночью.

– И взяли тебя в плен.

– Это были даны. Их хёвдинга звали Сигвальди. Они увезли нас в Ютландию и продали королю. Некоторых из нас он отправил сюда. В качестве подарка.

Последние слова она произнесла с презрением, как будто выплевывая их из себя, а потом продолжила:

– Но я знаю, о чем ты думаешь.

– О чем я думаю?

– Да, – произнесла она. – Зачем тебе тащить с собой ту, которую уже использовали другие. Но они не испортили меня… в этом смысле. Они лишь сломали мне руку. Потрогай.

Она положила мою руку на предплечье. Прямо под плечом чувствовалась шишка под кожей.

– Почему они это сделали?

– Я не знаю. Они были пьяными, и… Ты знаешь, какие это люди. Ты же сам был рабом.

– Да, – согласился я, и почувствовал себя снова совершеннейшим глупцом. Я не смог найти подходящие слова, хотя внутри все бушевало от ярости. Мне хотелось схватить ее и умчаться прочь, найти того, кто сломал ей руку, и перерубить напополам. Если кто-нибудь встал между нами и свободой, я убил бы его без всякого сожаления.

– Мне пора возвращаться, – сказала она. Сигрид вернулась на двор, ее осветил свет от факелов. Она остановилась, обернулась, чтобы посмотреть на меня, а потом исчезла за дверью.

Остаток ночи я провел на конюшне. Сидел на том огромном коне со шрамом, с уздечкой, накинутой на Вингура, и был готов умчаться прочь. Но снаружи не было слышно ни звука, в палатах по-прежнему было тихо. Когда начало светать, пришел Эйстейн, увидел меня сидящим на сене, убрал с лица свои длинные рыжие волосы и рассказал, что все думали, что я сбежал. Он потребовал, чтобы я рассказал, как так вышло, что я, такой молодой, умудрился обрюхатить дочь хёвдинга. Той ночью все только и обсуждали эту новость, с искренним восхищением, но и с недоверием.

Когда я рассказал ему, что отцом ребенка был мой брат, а не я, раздался смех. Он покачал головой и сказал, что они вели себя как дураки, оба, им следовало бы думать головой. Но сейчас, произнес он, глядя на меня, я могу слезать с коня и убрать руку с топора, потому что Аслак только что прошел по длинным домам, сообщив, что и с мамой, и с ребенком все хорошо. Роды были тяжелыми, долгое время все шло плохо, но в конце концов кровотечение удалось остановить и послед вышел.

В последующие дни немало было выпито в Вейтскуге, сам Вагн ходил по домам и поднимал здравицы. Мне он ничего не сказал, но кивнул, поглядывая на меня из-за своего рога в первый вечер после родов, и этого было достаточно, чтобы я успокоился и перестал бояться наказания за содеянное моим братом. Я даже осмелился думать, что то положение, в котором я оказался, было преимуществом для меня, потому что, хотел того Вагн или нет, теперь я стал его родственником. Мы пили за здоровье матери и ребенка и клялись защищать их ценой своих жизней.

Считается, когда норны убирают свои ножницы от пуповины одного ребенка, то они забирают чью-то другую жизнь. Пока мы пили за здоровье Торгунны