Германтов и унижение Палладио - Александр Товбин

Если бы записывались их разговоры, было бы что сейчас почитать…

И между прочим, «умные» – даже «заумные», как говорила Катя, – кинокартины, особенно кинокартины, которые представлял перед показом Шумский, подбрасывали темы и загадочные иллюстрации для тех разговоров.

Посмотрел на голый диван.

Тускло поблёскивала чёрная кожа… А вот запах кожи – потянул носом, проверил – оставался прежним и навевал зачастую мрачные мысли, как если бы эта гостиная и вещи, заполняющие её, помнили какое-то давнее коллективное преступление, к которому и Германтов был причастен.

Давно отжившие свой век вещи вскоре, после Германтова, действительно сочтут рухлядью, всегда так бывает; нацепив для приличия скорбные маски, вынесут труп, чтобы предать земле или сжечь, а ветхие вещи на свалку вывезут и с облегчением забудут, но для Германтова они, эти вещи, не порознь, а все вместе, именно вместе, как бы помогая своими «воспоминаниями» одна другой, вызывая в нём смешанные – от мрачных до светлых – чувства, обладали животворной и при этом, как ему мнилось, непрестанно обогащающейся семантикой; не странно ли, что их так густо пропитало время? И что же мог писать за этим столом и этими вот, высохшими, но в кляксочках на зелёном сукне почти сохранившими цвет чернилами отец? Да, макал перо в эту стеклянную чернильницу, давно утратившую прямое своё функциональное назначение. А что-то написав, садился ли он на этот диван? Или – ложился, голову клал на диванный валик и смотрел задумчиво в потолок?

И черноморский булыжник выкинут, уж булыжник-то обязательно безжалостно выкинут… Море тысячелетиями перекатывало и шлифовало его, а…

По утрам принято заряжаться на день; кто-то баловался гантелями, кто-то отжимался на полу, приседал или на месте бегал… А Германтов уже за бритьём, в спальне, начинал подзаряжаться семантикой своего привычного окружения, а уж когда входил после завтрака в гостиную-кабинет… О, там и новые вещи быстро осваивались с окружением, становились привычными, включаясь в общий разношёрстный ансамбль; слева – большой удлинённый монитор, такими горизонтальными экранами ныне пользуются юные пижонистые виртуозы компьютерной графики, однако пижонистости и самому Германтову, несмотря на почтенный возраст его, как мы знаем, было не занимать. На таком экране и впрямь было очень удобно рассматривать увеличенные изображения, их даже можно было попарно сравнивать… Перед тем как открыть свой рабочий компьютер, ноутбук с надкусанным яблоком на крышке, и пуститься во все тяжкие, он требовательно и не без гордости оглядывал в тишине стеллаж со своими книгами, а потом – диван, письменный стол, как полководец, оглядывающий на параде пусть и потрёпанные боями, но всё ещё чёткие войсковые каре… И он вступал в бесконечные диалоги с предметами, а корешок каждой из его книг столько неожиданного ему рассказывал, словно впервые увидел он корешок с обещающим смыслы нежданные заголовком, словно не он, а кто-то другой сочинял эту книгу.

В тишине?

Конечно, когда-то здесь смеялась и весело болтала с кем-то по телефону Катя, трещали и стреляли заводные танки Игоря, бывало, хотя и не часто, что звучала музыка, спорили и шумно пьянели гости, а теперь ничто не мешало Германтову: ни звука…

То, что надо для карантина.

Но не забудем ещё одну из германтовских причуд, кстати, связанную с особыми способами эмоциональной самозарядки; перед тем как… Да, тишина, непременная и благотворная, полнейшая карантинная тишина наступит лишь через несколько минут, а перед тем как погрузиться в глубокое удобное кресло и наконец взяться за дело, он машинально тянулся к пульту, лежавшему у края карты Венето на зелёном сукне, рядом с компьютером, вернее – между большим монитором стационарного компьютера и ноутбуком, и включал далёкий, кухонный телевизор. – Был ещё и близкий, маленький японский телевизор, на стеллаже, но он, как бы пребывая в постоянной готовности, редко использовался, а вот в назначении и расположении крупного ультрасовременного плоскостного кухонного телевизора была особая хитрость: удалённый большой экран его сам по себе не отвлекал, но если вдруг хотелось прицельно на него глянуть, он отлично виден был через два проёма, гостиной и кухни – виден как раз из-за письменного стола, и те пять-семь-десять минут, не больше, что Германтов, пробежавшись бездумно по основным каналам, позволял помелькать экрану – ибо карантин вовсе не означал полной его отрешённости, – почти независимо от того, что именно мелькало на экране в данный момент, мелькания и сами по себе подключали Германтова к текущему току времени… К тому же заодно на фоне этих пустоватых сиюминутных мельканий, усиливалось, по-видимому, ощущение важности того, чем Германтов занимался; заведомо отдельный, верный лишь своему призванию и идеям своим, никогда не чувствовавший себя чему-либо и кому-либо в мире принадлежавшим, однако, нуждался время от времени в переключениях внимания.

К тому же случайная картинка могла непредсказуемо подстегнуть замешкавшуюся мысль, и так бывало, не раз бывало.

Вот и сейчас заиграл кнопками на пульте… Перепрыгивая с канала на канал, задержался на симпатичном лице.

Моложавый теоретик из Физтеха, блондин с проницательными глазами и светлыми пушистыми усиками, рассказывал о запуске в Швейцарии гигантского коллайдера, успокаивал:

– Не будет конца света…

– Как это не будет? – возмущалась красотка интервьюерша в больших черепаховых очках. – Я читала, что всё мироздание при запуске коллайдера мгновенно на молекулы распадётся.

– Не распадётся, уверяю вас, ничего не распадётся.

– И огромный метеорит или…

– Астероид? – улыбнулся физик.

– Да, огромный метеорит-астероид с Землёй разве не столкнётся? Он же несётся к нам с бешеной скоростью, и ничто не может нас защитить.

– О, с этими будущими ужасами – не ко мне.

– Но ведь календарь майя сулит всем нам, землянам, скорую гибель. И мёртвые птицы с неба уже падают, слышали?

– О, сейчас в моде эсхатологические фантазии. Но я физик, в календарных предсказаниях не разбираюсь, а о казусах с птицами лучше спросить экологов или, лучше ещё, орнитологов.

– Предсказания Нострадамуса вы тоже с высокомерием узкого учёного отвергаете? Но Нострадамус ведь безошибочно предсказал, что железные игрушки заменят оглуплённому человечеству небесные силы…

Физик снисходительно улыбался.

– Хорошо. А вы видели вчера по телевизору, что произошло с замечательной железной игрушкой? Разве катастрофа на прибрежных скалах огромного круизного лайнера не становится символом конца света?

– Ну, причины и последствия кораблекрушения тоже не в моей компетенции, как, впрочем, и обнаружение и трактовка символов.

– Хорошо. Мы с вашей высоколобой помощью хотя бы разгадаем тайну Большого взрыва?

– Не уверен, – убрав улыбку, флегматично отвечал физик, – совсем не уверен… до сих пор физики дискутируют, был ли вообще Большой взрыв, сейчас сверхмощный телескоп готовят, чтобы заглянуть в далёкое, так сказать, эмбрионное ещё, прошлое нашей Вселенной, заглянуть, так сказать, за Большой взрыв, заглянуть в некую реальность до взрыва, если, конечно, взрыв был.

– Так был или не был?

– Предстоит расшифровка информации, которую несёт в себе реликтовое излучение, испущенное Большим взрывом, если взрыв был…

– А что было до Большого взрыва?

– Не знаю.

– И никто из учёных не знает?

– Пока – никто! До взрыва… Нда-а, вопросики вы ставите безответные. – До, после: до – это какая-то особая, абсолютная, принципиально ничем не заполняемая пустота, там даже часы не тикают.

– Почему же?

– До Большого взрыва, породившего нашу Вселенную – есть такие мнения среди астрофизиков, которые, признаюсь, и мне близки, – время вообще не шло, и это, кстати, позволяло вполне логично считать, что Бог к созданию нашей Вселенной не имел отношения.

– Это ещё почему?

– Если время не шло, часы не тикали, то у Бога, стало быть, и не было времени на то, чтобы создать Вселенную.

«Смельчак! Допущение хоть куда», – подумал Германтов.

– А если всё-таки тикали?

– Да, тикали, не тикали – вопрос! Большой взрыв создал пространство, а вот откуда взялось, если и впрямь взялось, время? Кое-кто из самых продвинутых физиков убеждён, что время как реальная субстанция вообще не существует, мол, время – наша иллюзия, помогающая нам организовать свой быт. Однако есть и другие мнения, которым нельзя отказать в праве на научную жизнь, в частности, наш соотечественник и почти современник Козырев полагал, что время – исток вселенских энергий, глобальный исток-генератор, безотказно работающий как перпетуум-мобиле, при том что давление времени можно экспериментально измерить – примерно так же, как когда-то удалось измерить давление света.