Красный луг. Приключенческий роман - Виктор Старовойтов

Андрей к городскому военкомату пришёл заполночь, но здесь уже толпился народ, подъезжали машины и снова уезжали, покрикивали офицеры, пиликала гармошка, слышался пьяный гомон, плач и стоны женщин. Кое-как пробился к регистрационному окошечку, протянул военкому припасённую заранее справку. Военком лишь мельком заглянул в справку, устало потёр виски.

– Пойдёшь на спецкурсы сержантов на аэродроме, машина во дворе.

Протянул бумажку-направление. Андрюха вышел из помещения, нашёл машину с будущими курсантами.

После ускоренных курсов воздушных стрелков, сержант Андрей Веснин был откомандирован для прохождения дальнейшей службы в Московский военный гарнизон. Долго он там не пробыл, набирали группу добровольцев для диверсионной работы в тылу врага, Андрея назначили командиром группы. Ночью группу подняли по тревоге, загрузили в самолёт и поднялись в воздух. Внизу шли бои. Светлячками совсем близко проносились трассирующие пули, вспыхивали ракеты, рвались зенитные снаряды… Но, почему-то совсем было не страшно! Девчонки и парни, вчерашние ученики школ, были полны решимости и отваги, шутили, смеялись, проверяли вновь и вновь крепление парашютов и оружия. Все уже успели попрыгать с парашютом и теперь всем им был сам чёрт не брат, ничего и никого не боялись. Андрей не принимал участия в общем шуме, сидел на отшибе и был углублён в себя. Вспоминал предсказание цыганки, мял в руках написанную цыганкой молитву-оберег, стараясь запомнить её. Цыганку встретили на Свердловском вокзале, тогда Андрей и его друг по училищу Сергей Гатаулин ждали свои поезда, предстояло им ехать в разные края. Друг прицепился к проходившей мимо молоденькой красавице-цыганочке, погадай да погадай… Та, заглянув ему в глаза, наотрез отказалась от гадания ему, вот Андрея сама взяла за руку, долго всматривалась в линии на руке, затем сказала: – Зря ты пошёл добровольцем, тебя бы всё равно через месяц призвали и тогда всё бы в твоей жизни было хорошо. Скоро, очень скоро тяжкие испытания выпадут на твою долю, чудом останешься жив… Станешь героем, будешь проклят и забыт, но найдёшь своё простое земное предначертанное свыше, и будет у тебя красавица жена и трое детей, но не будет тебе счастья. Не высовывайся из своей конуры и будешь жить долго…

Цыганочка дала ему написанную на бумажке молитву-оберег, что-то ещё говорила долго, многого Андрей не понял, но расспрашивать постеснялся, лишь улыбнулся цыганочке на прощание застенчиво, а она ответно прижалась к нему и крепко поцеловала, вогнав в краску. А друг той же ночью погиб. Поезд, в котором он ехал, попал под бомбёжку… Андрей о том не знал и долгое время ждал, что друг напишет.

Раздумья Андрея прервал сигнал, извещавший о прибытии на место. Андрей выглянул в круглое оконце самолёта. Внизу, на земле, виднелись три сигнальных костра на полянке, а вокруг простирался чёрный чужой лес и больше никаких проблесков. Андрей поёжился, представив себя в неуютном чужом лесу, но делать было нечего, и он нырнул за товарищами в холодную ночь, покидая уютный салон самолёта. Плотный воздух перехватил дыхание, рядом хлопали, открываясь, парашюты друзей, Андрей медлил, увлёкшись чувством свободного падения. Вдруг снизу от земли, к парашютистам потянулись навстречу светлые жучки. Андрей даже не сразу понял, что это. Догадавшись, дёрнул кольцо и, когда парашют раскрылся, лавируя стропами, постарался выйти из зоны обстрела. Ему это удалось, но уже около самой земли при взрыве снаряда или гранаты его сильно контузило, очнулся уже в плену. Пинками и ударами прикладов его пригнали к шедшей по лесной дороге колонне с военнопленными, втолкнули в неё. Кто-то рядом сказал: – Держись, упадёшь, пристрелят… Этот шёпот и чьи-то руки, подхватившие его, помогли ему собрать все свои силы, встать в строй, не смотря на сильную боль во всём теле. На рассвете колонна вошла в какой-то посёлок. Около дороги толпились женщины, высматривая своих, стараясь передать в колонну съестное. Одна из женщин, с грудным ребёнком на руках, бросила в колонну каравай хлеба. К ней направился один из конвойных, ткнул её автоматом, заставляя выйти из толпы. А когда отошла, просто пристрелил её. Упавшего на землю ребёнка поднял и швырнул в пыль под ноги военнопленных. Ребёнок упал в вязкую пыль, захлебнулся и стих, но ни один из пленных не наступил на него. По колонне пронёсся ропот, но против автоматов и бешеных собак никто выступить не решился. Жители кинулись врассыпную под улюлюкание фашистов, лай собак и автоматные очереди поверх голов. Так для Андрея закончилась, даже не начинаясь, военная карьера. Насмотрелся и натерпелся в неволе всякого лиха. В концлагере избивали до полусмерти, травили газами в душегубках и землянках, уколами пытались превратить людей в зомби, испытывали какие-то лекарства, заживо сжигали в печах крематория. Никому не пожелаешь испытать такого счастья! Позднее продали Андрея, как какую-то скотину, немцу фермеру. Калёным железом поставили на плече клеймо хозяйское, частная собственность. Бежал Андрей, не хотел мириться с участью раба. Ловили. По клейму определяли принадлежность, возвращали хозяину. Работники хозяина избивали беглеца нещадно, добавлял и хозяин, а когда злость на раба проходила, сам хозяин принимался за его лечение, отпаивая настоями и отварами трав и кореньев, ставя примочки и смазывая синяки бодягой, выговаривая при этом: – Ну чего тебе не хватает, дурак русский, свинья неблагодарная? Работаешь, русские без работы не живут, а подыхают, жрать даю вволю… Чего тебе ещё? Бабу найду, если хочешь. Ну доберёшься ты до своих, расстреляют тебя по прямому указанию товарища Сталина как «врага народа», что хорошего? Ты ведь молод ещё, жить да жить надо! У меня ты пользу приносишь, работая на меня и во славу великой Германии.

Андрей отмалчивался, да и что он мог сказать? И снова жил и работал на фермера с раннего утра до поздней ночи, лелея мечту о побеге. Вытерпел концлагерь, травлю собаками при побегах, избивали полицаи при поимке – выжил, издевательства и плевки, всё перенёс, всё стерпел. Терпел и непосильный труд. Таков уж российский человек, никакая беда и боль, унижения и побои его сломить не смогут, на коленях он жить не будет, только в полный рост, с высоко поднятой головой.

Побег

Знал Андрей, что Родина не примет его с распростёртыми объятиями и даже не рассчитывал на помилование, но и на чужбине тоже умирать не хотел. Заслышав как-то под вечер далёкую канонаду, Андрюха снова решился на побег. Хозяину на этот раз было не до раба, при родах помирала жена, ждал лекаря, а того всё не было и не было, сидел около истекающей кровью жены и ничего не мог поделать. Работники хозяина тоже были заняты неотложными делами и на раба им было наплевать. Не разбирая дороги, избегая встреч с людьми и обходя посёлки сначала бежал Андрей, сколько было сил на далёкий гул канонады, затем просто тащился, останавливаться было нельзя… Остановиться, значит, расслабиться и просто снова попасть в рабство, это он запомнил по прошлым своим побегам. Обычно его прихватывали, когда он спокойно отдыхал где-нибудь под кустиком. А обратно ему очень не хотелось, лучше уж помереть от голода или пули, но на свободе, чем жить среди свиней и жрать пойло свиное. Через сутки, обходя какой-то разбитый и выжженный посёлок, вышел на бывшее поле боя, до этого засеянное пшеницей, а теперь изрытое снарядами и выжженное огнём в надежде разжиться съестным. Было довольно жарко и от мертвечины сильно пахло. Андрея мутило и хотелось поскорее покинуть проклятое место, но ещё больше хотелось есть. Наконец обнаружил то, что искал, в ранце убитого немецкого солдата обнаружил хлеб и шмат солёного сала, флягу со шнапсом. Некоторое время Андрей не обращал внимания на окружающий его мир, всецело занятый созерцанием такого богатства и даже не слышал лая собаки, говора фашистов… Очнулся, когда те находились совсем близко, метрах этак в пятидесяти. Бежать и прятаться было поздно. Фашисты гоготали, показывая на него пальцами, орали: – Фрессен, фрессен, руссиш швайн, ми тебя сейчас убивать будем, шлиссен, шлиссен.

Нет, не такой смерти себе хотел Андрей, не хотелось ему покидать белый свет ни за грош собачий! Затравленно осмотрелся, бежать нельзя, собакой затравят, а то и подстрелят, как зайца. Около трупа фашиста заметил лежащую гранату. Вытащил из ранца кусок сала и хлеб, стал есть. Ранец осторожно опустил на землю и схватил гранату, рванул чеку, но бросить как следует не смог, солдат успел прострелить руку. Всё же граната упала недалеко от них, унося навсегда их никчемные жизни. То ли взрывной волной, то ли просто поскользнулся, только свалился Андрей в воронку от бомбы, наполненную холодной водой. Всю дурь мгновенно выбило холодом, еле-еле выкарабкался… Дёргалась в предсмертных судорогах собака, пытался дотянуться до автомата раненый фашист. Андрей перехватил автомат, разрядил во врага. Бросил автомат, поднял другой, с полным магазином, кое-как перевязал руку и кусая трофейный хлеб и сало, подался вон с поля. И, то ли от пережитого волнения, то ли от большой потери крови, но шёл в каком-то полузабытьи, механически переставляя ноги. Солнце пошло на закат, стало несколько прохладнее. Андрей шёл на отблески вечерней зари на горизонте, хорошо видимые то ли на фоне облаков, то ли поднятой до небес пыли. На короткий миг очнулся на краю очередного поля с переспевшей рожью, набрал из колосьев горсть зерна, кинул в рот, наполненный вязкой слюной, и снова шёл вперёд, пока не окликнули.