Красный луг. Приключенческий роман - Виктор Старовойтов

Нет, не такой смерти себе хотел Андрей, не хотелось ему покидать белый свет ни за грош собачий! Затравленно осмотрелся, бежать нельзя, собакой затравят, а то и подстрелят, как зайца. Около трупа фашиста заметил лежащую гранату. Вытащил из ранца кусок сала и хлеб, стал есть. Ранец осторожно опустил на землю и схватил гранату, рванул чеку, но бросить как следует не смог, солдат успел прострелить руку. Всё же граната упала недалеко от них, унося навсегда их никчемные жизни. То ли взрывной волной, то ли просто поскользнулся, только свалился Андрей в воронку от бомбы, наполненную холодной водой. Всю дурь мгновенно выбило холодом, еле-еле выкарабкался… Дёргалась в предсмертных судорогах собака, пытался дотянуться до автомата раненый фашист. Андрей перехватил автомат, разрядил во врага. Бросил автомат, поднял другой, с полным магазином, кое-как перевязал руку и кусая трофейный хлеб и сало, подался вон с поля. И, то ли от пережитого волнения, то ли от большой потери крови, но шёл в каком-то полузабытьи, механически переставляя ноги. Солнце пошло на закат, стало несколько прохладнее. Андрей шёл на отблески вечерней зари на горизонте, хорошо видимые то ли на фоне облаков, то ли поднятой до небес пыли. На короткий миг очнулся на краю очередного поля с переспевшей рожью, набрал из колосьев горсть зерна, кинул в рот, наполненный вязкой слюной, и снова шёл вперёд, пока не окликнули.

– Стой, стрелять буду!

Ответно, не поняв, кто и что, вскинул автомат и стрелял куда-то, пока из рук не вышибли автомат.

– Дебильный, что ли?

Голосов Андрей не слышал, казалось ему, что сама земля даёт ему покой и отдых. Очнулся на лежанке в землянке, где-то совсем рядом говорили на родном языке.

– Пить…

Приподняли, поднесли кружку с водой, подали кусок ржаного хлеба. Не чувствуя вкуса, проглотил хлеб, запил водой и лишь после этого разглядел звёздочки на пилотках, захлёбываясь слезами, икал: – Свои, свои-и…

Немного придя в себя, на вопросы командира ответил, кто он и откуда идёт. Нервы сдали и Андрей тяжело заболел. Без пользы часами просиживал на краю нар около Андрея майор госбезопасности, дожидаясь, пока тот придёт в себя… Так и отправили Андрея в тыловой госпиталь с санитарным поездом. Майор дал врачу сопроводительную записку, но тот по дороге заглянул в неё и решил, что больному лучше жить дальше без такой сопроводиловки и уничтожил бумагу, приговаривавшую Андрея к Высшей мере. Таким образом Андрей на некоторое время был спасён от длинных рук кэгэбэшников. Около пары месяцев проболтавшись по госпиталям, Андрей снова был зачислен на курсы младших командиров и снова фронт. Бои шли уже за пределами Родины и пока никому не было дела до лейтенанта Веснина. Закончилась война полным разгромом фашизма. Возвращался Андрей домой с радужными мечтами о счастливой жизни, своём тракторе. Ордена и медали бренцали на груди. За какой-то бой был представлен к званию Героя, но получить не успел… Мать получила вторую похоронку, за погибшего начала получать не большое пособие. Домой он не доехал, отправили на войну с Японией, затем ещё пару лет обучал воинскому искусству новобранцев в одной из дальневосточных частей. Демобилизовался, но до дому опять не доехал. На железнодорожном вокзале в Свердловске подошли трое в штатском, двое подхватили под ручки, третий нёс чемоданчик. Возвращение домой затянулось на неопределённый срок. Допросы чередовались побоями, допытывались, при каких обстоятельствах попал в плен, почему из всей группы спасся один, как ухитрился получить звание офицера, где подобрал ордена и медали, за сколько серебреников продался и так далее, до бесконечности. Затем лагерь смертников, где таких врагов народа, как он, было не мало. Жизнь в лагере мало чем отличалась от фашистского, но здесь всё же были свои люди, которые ещё во что-то верили. Андрею и на этот раз повезло, возможно действовал цыганский оберег. В начале 1949 года его освободили. Своим освобождением он был обязан заключённому вору в законе по кликухе Кручёный. Тот прознал, что Андрей из Красноуфимского района, подозвал к себе: – Присаживайся, земляк, сурьёзный разговор предстоит. Вижу, ты пацан с головой, хотя и враг народа, ну, не обижайся, вижу я, какой ты враг. В лагере много таких, пропадут ни за грош… У меня сын погиб под Сталинградом, очень похож на тебя. Его отряд вынужден был отойти, боеприпасы кончились, за то кэгэбэшники, не разбираясь, застрелили его. Так что у меня с ними свои счёты, освобожусь, найду стрелка. Да не за тем я тебя позвал, давай-ка одежонкой поменяемся, мою курточку оденешь, я твою. Мне помирать скоро, болен я неизлечимо, а тебе ещё жить надо. Запомни мои данные и куда поедешь после освобождения. Жена у меня в Красноуфимске, маляву ей передашь от меня. Если помощь по документам или деньгам понадобится, к ней обращайся. Завтра уже на воле будешь, выйдешь под моей фамилией, а там уж как Бог даст. Ну, с Богом!

На другой день так всё и вышло. Конвойный вывел за ворота лагеря, дал папироску.

– Гуляй, и не возвращайся!

Конечно, про возвращение звания и наград не могло быть и речи, так и добирался домой в тюремной робе и под чужим именем. В Красноуфимске нашёл нужный адрес, передал записку, от помощи воровской малины отказался. Мать встретила не ласково: – Лучше б ты сдох там!

Отец обрадовался: – Сынок вернулся, Андрюха! Заживём теперь!

Тоня

Отец Тони Обчинниковой, Михаил, женился на женщине, которая была намного старше его. Всё же она сумела ему родить двух девчонок, при рождении третьего скончалась. Больше Михаил не женился, один растил детей, самостоятельно управлялся с хозяйством. С началом Отечественной войны был призван в ряды Советской Армии, попал в плен, находился в лагере Освенцим, американцы освободили в 1945 году, домой вернулся на последней стадии чахотки. Мария, старшая, осталась работать в колхозе в Черлаке, Тоня, младшая, после фабрично-заводского обучения всю войну проработала в Первоуральске на Старотрубном заводе крановщицей мостового крана. В сорок первом Мария вышла замуж за Тимофея Долгонюка, родила от него сына Василия. А сам Тимофей пропал без вести. После войны, напрасно прождав и проискав Тимофея несколько лет, Мария вышла замуж за Тимофеева друга, Согрина Александра, родив ему ещё пятерых. Александр, вроде как, служил вместе с Тимофеем, был с ним в последнем бою и видел, как снаряд взорвался на том месте, где был Тимофей. Что стало с Тимофеем, Александр не знал, якобы после боя не нашёл его тела, но и в госпитале его тоже не оказалось. Скорее всего, труп подобрала похоронная команда и Тимофей лежит теперь где-то там, в братской могиле.

Андрей более месяца не появлялся в посёлке после возвращения, отсиживался на хуторе, помогал отцу заготавливать мочало к зиме. Председатель колхоза сама пришла на хутор, позвала его на работу. С войны-то не много парней и девчат вернулось на Красный луг, многие навсегда остались лежать в безвестных могилах, вырытых наспех по обочинам фронтовых дорог. Андрей от сестёр знал уже, что никогда уже не вернётся в село Ленка Липина, насмешница и хохотунья, погибла в уличных боях уже в Берлине. Помимо неё в каждом доме не досчитывались то сына, то дочери… Всё же молодёжь на селе была, кто-то подрос за военные годы, кто с фронта вернулся, порой и покалеченный, но живой. Отец помог Андрею справить обновку, приодеться. По просьбе председателя колхоза Андрюха вышел на работу в колхоз, снова на трактор. В лагере ГУЛАГа Андрей освоил игру на балалайке и гармошке, а поскольку молодёжь снова по старинке собиралась на вечёрки, то и Андрей постепенно повадился на них. Чаще всего ходил в Черлак, там было побольше девчат. С приобретённой по случаю на городском рынке балалайкой, он ходил на гулянья. И как только не лень было почти ежедневно после работы тащиться в Черлак за десять километров по таёжной дороге и возвращаться уже под утро! И когда только отдохнуть успевал… Впрочем, молодость, она и есть молодость, успевали и нагуляться вволю, и на работе не быть последними. Переходящий вымпел снова прочно застрял в тракторе Андрюхи, работал за двоих, за себя и за Липину. От девок отбою не было, а к балалаечнику просто сами, как мухи на мёд, липли, особенно докучала Тоня Веснина, однофамилица, наверное, готовая принародно заняться с ним любовью. Андрей не охоч был до пустого времяпровождения, да и очень нравилась ему местная продавщица Тоня Овчинникова. Похоже было, что и она по отношению к нему не ровно дышит. Жила она одна в оставшемся после смерти отца домишке на тракту, держала коровёнку и на вечёрки приходила редко, хватало домашних забот. В колхозе, как мы знаем уже, денег до 1961 года не платили, оплата труда производилась по количеству трудодней натурой; мукой, мясом, зерном, мёдом, молоком и сметаной. Так что Андрей не мог ходить к Тоне в магазин и делать какие-то покупки для отвода глаз местным сплетницам. И чтобы почаще встречаться с Тоней, из колхоза перешёл работать финансовым агентом, на новой работе стал получать зарплату и наличие денег позволило ему чаще заходить в лавку сельпо к Тоне. Парней Тоня сторонилась, на вечёрках отсиживалась где-нибудь в укромном уголке, щёлкая семечки, или танцевала с подругами. Среди подруг была весела и насмешлива, оставшись одна, замыкалась в себе. Пытавшихся ухаживать одаривала тяжёлым взглядом так, что ухажёру становилось не по себе, и он спешил поскорее ретироваться, чертыхаясь про себя. К Андрею, выждав, когда закончит тренькать балалайкой, сама подошла, подала руку: – Тоня!