Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

– Я письмо на днях получила от Александра. Пишет, что уходит от Никанорова. А я не хочу. Так вот поезжай туда и узнай, в чем дело.

– Хорошо. Съезжу. До свиданья.

Вечером бабушка помогла мне разобрать вещи и приготовить что нужно для небольшой поездки. Завтра еду в Извольск.

Ярославль 30/17 марта.

Ох, как устала. Точно не двести верст по железной дороге проехала, а прошла тысячу пешком… И как скверно на душе. Когда думаешь – какая масса усилий и денег тратится на образование всяких умственных убожеств и ничтожеств только потому, что они родились от состоятельных родителей; с какою бы пользой для страны могли быть употреблены они иначе!

Когда извозчик повез меня с вокзала в гимназию, дорогой он выболтал все новости города Извольска вообще, о гимназии в частности.

– Сказывали, инспектур новый, – из Питера… ве-еж-ливый такой… подтянет; говорят, распустил, знать, старый-то – емназистов больно.

Я с тревогой соображала, поладит ли мой братец со столичным педагогом и имеют ли какие-нибудь отношения его неприятности с воспитателем, у которого он помещен на пансион, с новым инспектором… Старый, тот, который был тому два года назад, когда я переводила брата в эту гимназию, был человек простой и недалекий. Теперь этот… да еще из Питера… как-то надо будет с ним говорить? Чего придерживаться?

Извозчик подъехал к гимназии. Я поднялась по лестнице в приемную. Служитель пошел «доложить» инспектору. Через несколько минут дверь отворилась, и на пороге показался человек среднего роста в золотых очках и форменном вицмундире щеголеватого, столичного покроя. Лицо его с высоким покатым лбом, прямым выдвинутым вперед носом, тонкими поджатыми губами так и дышало той своеобразной неутомимой педагогической энергией, которая выражается в умении «следить» и «подтягивать». Его глаза, казалось, видели насквозь все существо ученика: и даже его ум и сердце.

«Поладит ли с таким наш Шурка?» – мелькнула у меня в голове тревожная мысль.

И стараясь произвести как можно более благоприятное впечатление, я грациозно поклонилась, улыбнулась.

Чиновный педагог, видя хорошо одетую молодую даму в трауре, да еще приезжую, не захотел ударить лицом в грязь.

Он приятно улыбнулся, поклонился с утонченной любезностью, придвинул кресло.

– Чем могу служить?

– Я сестра воспитанника вашей гимназии… Он переведен сюда два года назад. У него вышли неприятности с воспитателем. Мать наша очень больна и послала меня узнать, в чем дело.

Улыбка бесконечного снисхождения промелькнула на губах педагога.

– И вы из-за этого приехали сюда? о, помилуйте, стоило беспокоиться!

– Но брат писал такие письма… мы перепугались… – Он улыбнулся еще ласковее и снисходительнее. Чего, мол, вы там перепугались… Это просто так, ничего, – не бойтесь.

– Да-да, есть грешки за вашим братцем. Знаю я его историю… Впрочем, его поведение и учение теперь стало несравненно лучше. Все эти четверти у него за поведение пять, пять, повторил он многозначительно и с ударением.

– Можно надеяться, что он кончит курс?

По лицу педагога проскользнула нечто неуловимое. Он, очевидно, соображал – что сказать: не очень обнадежить, чтобы я, пожалуй, не передала брату и чтобы тот не «зазнался», – и в то же время не хотел ответить отрицательно, чтобы не очень противоречить тому, что сам же сказал об успехах брата.

Поэтому он дипломатично заметил:

– Это теперь вполне от него зависит: если дело будет обстоять так же, как теперь – кончит, если нет – пусть на себя пеняет. Вы думаете – легко справляться с подобными натурами?

«Да что вы делаете, чтобы справляться с ними?» – хотелось мне поставить вопрос прямо и откровенно, но зная, как строго охраняются тайны чиновно-педагогической лаборатории – благоразумно удержалась. И поэтому сочувственно поддакнула.

– О, да, – я это вполне понимаю. – Это польстило инспектору.

– Поговорите с Никаноровым. Что у него вышло с вашим братом – мне неизвестно, только можете быть спокойны, на его перевод в седьмой класс это не будет иметь влияния. Частные отношения воспитателей с воспитанниками вне стен гимназии нас не касаются, – проговорил он тоном великодушного благородства и посмотрел на меня, как бы желая узнать – в состоянии ли я понять и оценить эту новую струю свежих воззрений, привезенных из столицы в провинциальное болото.

– Такое беспристрастие делает вам честь… это здесь такая редкость, такая новость… – спешила я попасть ему в тон.

Педагог был очарован и растаял окончательно.

– Что поделаешь… Стараемся по мере сил… Поговорите, поговорите сами с Никаноровым. И знаете, я бы советовал вам взять домой брата… теперь он и Ярославскую гимназию кончит…

– К сожалению, это невозможно – у него в гимназии уже установилась очень скверная репутация… – Мне хотелось скрыть от этого человека наши тяжелые семейные обстоятельства.

– Ну вот, полноте, какая там репутация! Ведь он ушел оттуда из 4-го класса, вернется в седьмой… Факт говорит сам за себя и сразу создаст ему лучшую репутацию.

– Но есть и некоторые семейные обстоятельства. Мать очень больна, у нее неизлечимая болезнь, ей нужно спокойствие, а брат своим резким характером и выходками будет ее раздражать; вы можете понять, что мальчики ничего не смыслят в женских болезнях, – объясняла я, внутренне страдая от того, как мало было чутья у этого человека. Не могла же я сказать ему всю правду: что брат с детства был нелюбимый сын, и его от природы далеко не кроткий характер немало способствовал тому, что мать в конце концов возненавидела его и рада была отделаться, бросить в другой город, как только увидела, что он плохо идет в яр. гимназии.

– М-м… Но отчего же у него такие отношения с матерью? – бесцеремонно продолжал педагог свой мучительный вопрос.

– Очень понятно. Вот вы – и то говорите, что с ним трудно справляться, а для него вы чужие; со своими же он стесняется еще меньше. Все это очень тяжело, очень неприятно, но что же поделаешь… разные бывают натуры.

– Да, разные, разные, – сочувственно вздохнул инспектор и встал, протягивая руку.

– До свиданья. Так переговорите же с Никаноровым и успокойте вашу матушку. Честь имею кланяться.

Я поехала к Никанорову. Это человек добрый и умный, – пишет по педагогическим вопросам, прекрасный отец семейства и очень тактичен… даже чересчур. Брат живет у него уже второй год. Никаноров встретил меня по обыкновению ласково и сдержанно. После неизбежного разговора о загранице я перешла к щекотливому вопросу о брате.

– Не знаю, не знаю – он недоволен житьем у меня, это очевидно. Нервен, озлоблен – на что – не понимаю. Положим, он переживает теперь такой возраст… В декабре он был болен и страшно испугался, я тоже.

– Что с ним было?!

– Этого я вам не скажу… вы все-таки