Хранители мира. Дорога домой - Мелисса Харрисон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Побольше жирных червей! – пропел дрозд Боб.
– Вообще-то, мы всё слышим, – буркнул один из червей. – Грубиян!
– Поменьше дроздов! – возбуждённо выкрикнул другой червь.
– Побольше полёвок! – тявкнула одна из лисиц.
– И никаких лисиц! – пискнула ей в ответ полёвка.
– Кажется, у нас проблемы, – буркнул Щавель.
– Наверное, зря я про это спросил, – признал Мох.
– Давайте все успокоимся и сосредоточимся на самом главном, – предложил Чердак; он заметил, что Мох расстроился. – Сейчас нам нужно знать только одно: согласны ли вы, садовый народец, чтобы мы стали вашими представителями. Остальное можно выяснить потом. Мы всегда были хранителями природы. Мы знаем, как о ней позаботиться, и хотим научить этому людей. Давайте сейчас решим, стоит ли доверять девочке Ро, а там уж посмотрим, что получится.
– По-моему, вполне разумно, – кивнул Вереск. – Наверное, надо голосовать? Хм… давайте так: пусть те, кто за разговор с людьми, встанут с этой стороны. А те, кто против, пусть встанут вот здесь.
– Где здесь? – переспросил попугай Карлос.
– Вереск, у тебя руки невидимые! – прошипел Щавель.
– Ой, простите! Щавель, мне нужна рука помощи. Желательно непрозрачная!
Вдвоём Вереск и Щавель сумели показать собравшимся, где будет сторона тех, кто за, а где – тех, кто против. Ненадолго воцарилась суматоха: все перебегали, переползали, перелетали и перепрыгивали на свою сторону. Среди голосующих за вдруг вырос холмик земли: это работал крот, о чьём присутствии никто до сих пор и не подозревал.
В конце концов стало ясно: большинство делегатов хочет помощи Ро. Но пока Мох с Чердаком победно обнимались, а Вереск болтал с Бобом и Робертой, Щавель случайно бросил взгляд в тёмный угол сада, на сторону несогласных. Там, позади Лихача, стоял маленький человечек в чёрной одежде, угрюмо скрестив руки на груди.
15. Разбитое сердце. Не все раны легко исцелить
Когда делегаты окончательно убедились, что закусок не предвидится, совещание быстро подошло к концу. Одним хотелось поскорей лечь спать, другим пора было выходить на ночную охоту; к тому же многие чувствовали себя неуютно в компании тех, кто мог ими полакомиться (хоть на время редких общих собраний и заключалось негласное перемирие).
Вскоре последние участники встречи ушли в холодную октябрьскую ночь по тропинкам, озарённым светом растущего месяца. На заросшей лужайке среди перепутанных стеблей травы осталась лишь фигурка в чёрной одежде. Постепенно в саду воцарилась тишина.
– Решили устроить собраньице, да? – спросил незваный гость.
Ему никто не ответил.
– А пригласить сородича вам, значит, и в голову не пришло?
– Ох! Мы очень… Прости нас… – начал было Мох.
– Послушай, Мох, я привык быть один. Не больно-то мне и хотелось к вам в гости. Я просто пришёл сказать, что вы затеяли ерунду.
– Откуда ты меня знаешь? – удивился Мох. Но в тот же миг вперёд шагнул Вереск и спросил:
– Кто ты такой?
– А ты Вереск, и вы оба жили под тем ясенем, что остался от славной зелёной рощицы. Потом к вам пришёл Дождевик, и всё было просто замечательно, а теперь у вас нет дома, ваш приятель, видимо, пропал навсегда, вы очень переживаете, но думаете, что спасёте мир и всё снова будет хорошо. Так вот, ничего у вас не выйдет.
Чердак приобнял Мха, которого внезапно пробрала дрожь.
– Эй! – Лихач воинственно встопорщил перья, но Вереск положил невидимую руку ему на крыло.
– Как тебя зовут? По-моему, я тебя помню.
– Конечно, помнишь – по крайней мере, должен. Я Падуб.
– Падуб… – задумчиво протянул Вереск. – А когда мы встречались?
– Всего-то пятьсот или шестьсот кукушкиных лет назад. А последнюю сотню лет живём по соседству – только ты со мной водиться не хочешь.
– Да нет же! – воскликнул Вереск. – Мы и вовсе не знали, что ты здесь. Погоди-ка… а ты вроде жил в очень старом дереве? Совсем-совсем древнем, тысячелетнем. Верно?
Лицо Падуба вдруг исказилось от горя.
– Да, в огромном тисе. Ах, что это было за дерево! Древнее, как мир. В нём жила мудрость тысячелетий!
– Люди его срубили? Ох, какое горе! – сочувственно сказал Мох. – Поверь, мы тебя прекрасно понимаем.
– Да что вы понимаете! – рявкнул Падуб, свирепо глянув на Мха. – Вы все! Ничегошеньки вы не знаете!
Друзьям стало не по себе, потому что Падуб как будто сочился яростью. Но все они видели, что его гнев порождён тоской и горечью утраты. Кроме того, было ясно: он пришёл сюда с чем-то важным, но ещё не успел об этом сказать. Мох сделал шаг назад и снова ухватился за руку Чердака. Друзья стали ждать, что будет дальше.
– Мой старый тис рос на склоне холма, Вереск, неподалёку от твоей липовой рощи. Я помню, как ты ушёл, когда её срубили, но я ещё долго жил в тех местах. Тис был таким древним, что рядом с ним даже вековые дубы казались саженцами. В нём чувствовался дух старины. Я думал, что никакие перемены в Зелёном Мире мне не страшны. Но пришёл день, когда… когда…
Он не мог продолжать.
Падуб содрогался от рыданий, но никто из друзей не осмелился подойти к нему и утешить.
– Я пошёл за ягодами и орехами, а, пока меня не было, двое наших сородичей обнаружили старый тис и решили… решили в нём поселиться. Вот так вот запросто! Они потеряли свои дома и скитались по миру, как многие из тайного народца. Поэтому они забрались в моё дупло и не пустили меня обратно! Прогнали меня, закидали камнями, сказали, что… что теперь это их дерево…
Падуб рухнул на землю, закрыл лицо руками и зарыдал так, будто беда произошла с ним только что. Так часто кажется, если горе некому излить. Оно уходит глубоко-глубоко, и рана в душе не заживает.
Пока Падуб плакал, Мох, Вереск и все остальные в ужасе глядели друг на друга. При одной мысли, что кто-то из тайного народца мог выгнать из дома своего же собрата, им стало дурно. Ничего подобного они прежде не слыхали. Разве так бывает?
– И это ещё не самое плохое, – выговорил Падуб через несколько минут. – Они… Они развели в дупле костёр, и…
– Старый тис загорелся, – прошептал Вереск. – Да простит их Пан! Извини, Падуб. Я ничего не знал.
Падуб встал на ноги и глубоко, прерывисто вздохнул.
– Ну да ладно. Я пришёл вам сказать не об этом. Помните старую песню Робина Весельчака? Про ясень, дуб и тёрн?
– «Ясень, дуб и тёрн стоят с начала времён», – напел Мох.
– «Под тисом и рябиной спит новый век невинный», – подхватил Падуб. – Вот только теперь нет никакого нового века. Ведь и тиса больше нет – моего тиса. Так что из вашей затеи ничего не выйдет. Ничегошеньки.
Лихач распрощался со всей компанией и устроился на ночлег в кустах, а четверо друзей ещё долго разговаривали с Падубом на лужайке. Чёрный костюм их нового знакомца, аккуратно сшитый из мешков для мусора, поблёскивал в лунном свете. Не сговариваясь, вся четвёрка решила проявить отзывчивость и доказать, что тайный народец всё-таки заслуживает доверия и дружбы.
Но Падуб не горел желанием с ними подружиться (и его можно было понять). Он то и дело порывался уйти и говорил: «Ну, мне пора». Всякий раз Мох упрашивал его остаться, а Щавель задавал какой-нибудь вопрос. Вереск изо всех сил объяснял, что они вовсе не нарочно избегали Падуба, который, как выяснилось, жил в школе на Ясеневой улице с тех самых пор, как её построили.
– С трудом верится, что вы про меня не слыхали, – сказал Падуб, скрестив руки на груди. – Ведь я-то про вас знал. Кто-то из садового народца упоминал, что вы тут живёте. Иногда я выходил погулять и видел, как вы возитесь у себя в саду. Ясно было, что вам неохота со мной дружить. По крайней мере, вы ко мне никогда не заходили.
– Понимаешь,
