Империи песка - Дэвид У. Болл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ужасы минувших недель выжали из него все силы, породив состояние неопределенности. Возникло ощущение, что ему нечего делать в лагерях ихаггаренов. Конечно, в одном из них остались его мать и Люфти. На нем по-прежнему лежало улаживание дел его вассалов и проверка их дуаров. Что бы ни случилось в Тадженуте и Айн-Эль-Керме, жизнь продолжалась. Эти люди зависели от него. Более того, они нуждались в нем. Но мир туарегов перестал ощущаться родным домом. Да и был ли это его дом? Был ли он там своим? Мусса давно смирился с тем, что отличается от других людей. Означало ли это, что он обречен жить между мирами, на внешней стороне, сознавая свое одиночество?
Часть его личности хотела оставить все это позади и уехать. Он подумывал о путешествии во Францию. Ему было любопытно узнать, как выглядит страна, в которой он родился, и соответствует ли реальность его детским воспоминаниям. Однако Франция ощущалась столь же чужой, как и Сахара, словно он никогда там не жил. Он никого не знал, кроме тети Элизабет и Гаскона, а после случившегося с Полем сомневался, что готов встретиться с ними. И потом, он успел забыть нормы и правила французской жизни. Он бы оказался там чем-то вроде куска рогожи в мире шелков. Париж воспринял бы его как шута. Само по себе это его не волновало, но он и на тамошнюю жизнь будет смотреть с внешней стороны, ощущая свое одиночество.
Другая его часть хотела потребовать от аменокаля справедливости, заставить ответить за ложь и отречься от причастности к зверствам, учиненным Аттиси и Тамритом. Однако личные возражения Муссы значили мало. Его отчаянные протесты оставались без внимания. Он знал, что большинство ихаггаренов будет возмущено ложным обещанием безопасного прохода и отравлением участников французской экспедиции. Все остальное, каким бы чудовищным это ни казалось самому Муссе, было всего лишь войной в пустыне. Соплеменники сочли это правильным. Война есть война. И дело совсем не в том, как к этому отнеслись другие. Все, что случилось, уже случилось.
Он не мог в одиночку кочевать по пустыне. Пожалуй, такой вариант привлекал его больше всего, но в нынешнем одиночестве было нечто, вызывавшее у него тоску.
Нет, вовсе не нечто, а некто.
Даия – вот по кому он тосковал.
Он не видел ее почти три месяца, и сейчас она занимала его мысли куда сильнее, чем прежде. Мусса старался выбросить ее из головы, прилагал к этому все усилия – и не мог. Ему хотелось снова ее увидеть, пока она не вышла замуж. Он сознавал ошибочность своего желания, поскольку такая встреча не лучшим образом подействует на обоих. Разбередит то, что успело остыть и зарубцеваться. И потом, он совершенно не представлял, что́ и как ей скажет. Перебирая все причины, чтобы не видеться с Даией, он одновременно вспоминал слова матери: «Но, едва увидев Анри, я безошибочно знала, что послушаю сердце. Должна ли я тебе говорить, кто оказался прав?»
Мусса сознавал, что его желание лишено логики и противоречит здравому смыслу. Впервые в жизни ему не хотелось быть логичным и здравомыслящим. Его не заботило, чем это закончится. Его сердце нуждалось во встрече с Даией. Прежде сердце никогда не управляло его жизнью. Только разум.
Он смотрел на Таку, превратившуюся в маленькое пятнышко. Наконец сокол принял решение. Он перестал кружить и полетел на юг, в сторону Ахаггара. Мусса провожал Таку взглядом, пока она не исчезла совсем.
Да, он повидается с Даией. Поговорит с ней и наконец-то признается в своих чувствах. А потом отпустит ее, как отпустил Таку. Он хотя бы исполнит задуманное. Решение обожгло его волной наслаждения.
А затем он созовет джемаа. Он был вправе это сделать; никто ему не запретит. И пусть те, кто все это устроил, держат ответ перед ихаггаренской знатью.
Мусса сознавал опасность, подстерегавшую его на обеих дорогах. Возможно, в конце каждой его ждала смерть. Но он не испытывал страха. Муки нерешительности остались позади. Он знал свои дальнейшие действия.
Он заедет в Ин-Салах – пополнить запасы, – а затем отправится на юг. Мусса начал седлать мехари. В первый раз за столько месяцев ему не нужно было готовить место для Таки.
В Ин-Салахе кипела торговля. Из южных земель прибыл огромный караван из тысячи верблюдов, в составе которого рабов было в пять раз больше. Повсюду шло соперничество за доступ к воде и тенистые уголки. Караван тут же облепила любопытная местная детвора, стремясь разведать его секреты. На вертелах уличных очагов жарилось мясо. Торговцы с причмокиванием пили чай, спорили из-за товаров и рассказывали диковинные истории. Мусса шел по шумному базару, покупая финики, муку и чай. Иногда он останавливался, чтобы поздороваться со знакомыми торговцами.
На том же базаре находились Махди и Тамрит, ведя оживленный разговор. В какой-то момент Махди поднял голову, увидел идущего Муссу, и его кровь похолодела от ненависти. Убить двоюродного брата здесь, прямо на базаре, он не мог, однако решил поиздеваться и окликнул. Мусса остановился, повернулся, но не поздоровался. Тамрит наградил его угрюмым взглядом.
– Брат, я слышал, Аттиси попался француз, который вел небольшой караван с припасами для псов шейха Флаттерса, – со смехом произнес Махди. – Чтобы его не опознали, этот француз нарядился в нашу одежду, но Аттиси не одурачишь.
– Уверен, что рассказ об этом тебя очень позабавил, – ответил Мусса. – И вероломство, которое затем случилось, тоже.
– Я радуюсь каждому проявлению гнева Аллаха, обрушившегося на неверных, если ты это имел в виду.
– Неужели Аллах поощряет отравление пищи?
– Лезвие Его мести длинное и многогранное.
– Как и твой язык. А чем провинились шамба и алжирцы? Они тоже должны были страдать от длинного лезвия мести Аллаха? Разве они не такие же правоверные, как ты?
– Кто водится с шакалами, скорее всего, и сдохнет, как шакал, – пожал плечами Махди. – Так нередко и бывает. Вижу, Аттиси не ошибся. В твоей груди по-прежнему бьется сердце изнеженного француза.
Мусса не поддался на оскорбление:
– У меня нет интереса обсуждать это сейчас. Я поставлю этот вопрос на джемаа перед аменокалем и всеми ихаггаренами. Тебе, твоему истребителю шакалов Тамриту и Аттиси придется держать ответ. И не ждите почестей за содеянное. – Мусса повернулся, собравшись уйти.
Махди осторожно поймал его за плечо.
– Есть еще кое-что, – понизил голос Махди. – Пусть мы по-разному смотрим на неверных,
