Русское авось - Павел Шилов

– Вино, – вздохнул Виктор и поперхнулся словами.

Он недоговорил. Слова заклокотали в горле.

Иван Петрович взглянул в глаза зятю и крикнул:

– Машенька, а побыстрей нельзя? Живот подвело.

– Денисов, одну минутку, поголодаешь, больше съешь, – ответила мать Виктора. Она всегда его звала так, когда он надоедал ей. И он замолкал, будто набрав в рот воды.

Сидя на диване, Виктор подумал: «Мама, неужели и ты за отъезд? Помоги мне быть твёрдым, я же агроном. Моё место в жизни – село. Если каждый будет так рассуждать, как жена и тёща, то кто останется в деревне? Здесь жил мой прадед, дед, отец, да и ты мама. Куда же нам ехать? Земля наша – вот она».

На столе появилась тушёная картошка со свининой, горячие щи из квашеной капусты, грибы, огурцы. Тесть на правах старшего разлил водку по стопкам. Себе и зятю стограммовые, женщинам маленькие рюмочки.

– За что выпьем то? – спросил он, поднимая свою стопку.

– Молча, – сказала Мария Ивановна, зная, что сыну тосты ни к чему. Он и так за последние дни пока идёт осада весь издёргался.

Иван Петрович, выпив, крякнул, потянулся к своей тарелке и начал жадно есть, приговаривая:

– Ну, Машенька, ты и искусница готовить вкусные обеды. Ох, щечки – объедение, а картошечка сама в рот лезет.

Он готовился сказать что-то главное, смотрел на жену Настю, дочь Маринку, искал у них поддержки, но они ели, опустив глаза в тарелки. И он успокоился, глядя в окно, где царствовала ночь. Первой не выдержала тёща, вздохнула протяжно:

– Вон Анька Рожнова, откуда только и деньги берутся? Как выходной – так и пьянка на всю деревню. Если бы жить с умом!

– В городе живёт, деньжищ невпроворот, – хмыкнула Маринка.

«Ну, сейчас начнётся. Кажется, они уже договорились, – подумал Виктор. – Эх, вы – люди»!

– Сколько лет, Витя, ты бьёшься над этой урожайностью, а чего добился? Везде тебя только и склоняют: Уваров, да Уваров. Я бы так давно бросила всё. Лучше работать трактористом, чем агрономом, получают триста рублей и никакого спросу, – продолжала Маринка.

Все подняли головы и смотрели на Виктора, но он, уткнувшись в тарелку, ел. Руки его слегка вздрагивали, по лицу пробегали тени стыда.

– Да, – почесал за ухом Иван Петрович, – конечно, дела у тебя сынок худые. Урожайность на наших полях – кот наплакал, даже неудобно вслух сказать.

Он помолчал, повертел в руках бутылку и разлил оставшуюся водку.

В избе наступила тишина. С русской печки склонялись головы сыновей: Мишки и Ивана. Даже кот перестал вертеться под ногами, будто бы заподозрив что-то неладное.

– Игорь-то Кочин – друг твой, Виктор. Начальником цеха работает, – пробурчала себе под нос Анастасия Петровна.

– Дуролом полный, а подишь ты!.. В институте с двойки на тройку еле переползал. Сам говорил, что, если надо троечку, то ведёт декана в ресторан, посидят там и троечка обеспечена. А как он дипломную делал? Да не он её делал, а тот декан, с которым он в ресторан ходил. Кочин только деньги заплатил и, конечно, немалые. По пьяне как-то болтнул своему товарищу, с которым приезжал в деревню. Тут услыхала бабка – соседка и разнесла слух по всей округе. Он обижался, доказывал всем, что он хорошо учился и дипломную работу делал сам. Но слово не воробей, сорвалось, не поймаешь. Иван Петрович хмурился. Он склонил голову на бок, и в глазах его застыла боль. Ведь ты, Виктор, сколько лет помогал ему учиться в школе. Неужели он добра не помнит?

– Можно и в город ехать, я не против, но только не к Игорю, – скороговоркой заговорила мать.

– Почему, Маша? Ведь он друг Виктора, – растянул в трубочку губы Денисов и осёкся, вспоминая события прошлых лет.

– Что ж можно, я съезжу и к Игорю, узнаю что там и к чему, только не сейчас, а весной. – Виктор расправил широкие плечи, посмотрел на всех по очереди. – Кто же на работу устраивается осенью?

Глава 2

Иван Петрович встал из-за стола, надел ватную куртку и вышел на улицу. Ему было не по себе, что сломался зять, не выдержав их атаки. Он спустился вниз к реке и услышал её шум, которая накатывала на берег тёмные, холодные волны и местами светилась, отражая свет деревни. Он медленно, чтобы не споткнуться, приблизился к воде, ощутив разгорячённым телом её холодное

дыханье. Сзади послышались шаги. Денисов понял, что это к нему приближается Виктор, но он не обернулся, не посмотрел в его сторону. Они сели у реки на выброшенное волной дерево, Затем из уст тестя полилось повествование о том, как они дружили с отцом Виктора. И как воевали в одном взводе, как был ранен Денисов, и как отец Виктора тащил его под градом пуль и осколков, и сам попал под пулю немецкого снайпера уже на своей территории. А потом Михаил Уваров, дядька Виктора, подполковник особого отдела «СМЕРШ» собственноручно расстрелял своих деревенских мужиков, командира полка Григория Забегалова и комиссара Петра Кочина, которые бросили свой полк в бой без подготовки и разведки и почти полностью его погубили.

На лицо упали первые снежинки и растаяли. Денисов даже не пошевелился. Он сидел, устремив свой взгляд на противоположный берег реки, где в тёмном мареве ночи выдвигалась небольшая деревня, которая была уже почти заброшена. Основная масса людей жила уже в городе, забыв свои корни, где они родились и выросли.

– Отец, этот дом строил мой дед Григорий, – донёсся до Денисова взволнованный голос зятя, но Иван Петрович не ответил, чтобы не расплакаться. Он знал всё. И Виктор замолчал.

Река плескалась и билась в берега, накатывая бугристые волны, которые, скатываясь, пенились и шипели. А тёмные тучи ползли и ползли, создавая ауру человеческого бессилья и непонимания.

– Да, Виктор, твой дед Григорий, царствие ему небесное, сгинул в империалистическую, жаль мужика, мало пожил. Бывало, сядет на берегу реки, обнимет свою ненаглядную, и шепчет ей на ухо: «Зина, хорошо-то как, так бы и сидел на берегу и слушал шум реки, кажется, чище и милее нашей Шексны нет рек, да и природа здесь чиста и доверчива как малый ребёнок». Когда это было, Витя? С тех пор прошла целая вечность. А уж мастер был, таких во всей округе поискать. Смотри, какой дом отстроил! Большой души был человек. Одно крыльцо что стоит. Какая резьба по дереву, Витька! А фигурные столбики, поддерживающие крышу, кажется, бегут тебе навстречу, здороваются. Сам дом обшит тёсом, да не простым, а тоже с канавочками и фигурками. Я сколько не старался сделать что-то подобное, ничего не получалось. Руки и голова оказались не те.

– Ну, хватит, отец! – не выдержал Виктор. – И так тошно.

«И чего это я в лирику ударился, – подумал Иван Петрович, – расстраиваю только парня. Нет бы, помолчать, так повело».

Он поёжился. Чёрные волны набегали и набегали на берег. Небо вызвездило. Яркая луна показалась на небосклоне, и казалось, что она улыбается, но на душе у сельчан было мглисто, хоть волком вой, будто они перешли какую-то запретную зону, откуда уже не было возврата.

«Вот так всегда накатывает, когда выпью, – опять вздрогнул от тревожной мысли Денисов, – видно уж так устроена моя душа. Ох, Иван, Иван, уж ты прости меня старого дурня, что помог сбить твоего сына с истинного пути. Да и где он этот путь-то, где? Может быть, это самый правильный путь, если основная масса деревенского народа уже в городе. В революцию думали: скоро придёт счастье для всего народа, кровь лили, людей сгоняли с насиженных мест. И всё это для блага человека, и всё во имя опять же его. На крови своё счастье хотели построить, на бедствии других. По-человечески ли это?.. Уж я и не знаю. Но с теми с кем расправились, кажется, не плохие были люди – работяги. Вот и водилось у них кое-что. А такие как Пётр Кочин, да и Гришка Забегалов – голь перекатная, пили до одури, да хулиганили, а потом же они и управлять стали нами. Работать на совесть – нет охоты, а к власти прорвались, злобу затаили на тех, кто был побогаче их. Думали им всё возможно, а оказывается, и нет. Ваньку Уварова, отца-то Витьки как измочалили, живого места на лице не было. Машу хотели у него увести, но не тут-то было. Не пошла она за Петьку. А ему так хотелось, даже тут быть наверху. Эх, жизнь наша, куда идём? Что у нас за душой?

– Виктор, давай спать, – раздался голос Маринки, – поздно уже.

И как бы в тон своей дочери закричала и тёща Виктора:

– Иван, пора домой. Я спать хочу, а ты придешь и меня разбудишь.

– Ложись, Настя, я скоро, – ответил ей Иван Петрович, – посижу немного и приду.

– Смотри не простудись, осень уже – не май месяц сидеть на берегу-то реки.

Настя недовольно пробурчала и ушла. Денисов смотрел на воду, где булькалась мелкая рыбёшка и молчал, молчал и Виктор. Иван Петрович потёр грудь, задумался. Он мысленно ушёл в свою молодость и увидел, как к его дому с тремя милиционерами подъехала гнедая лошадь, запряжённая в простую крестьянскую телегу. И вот он уже лежит скрученный верёвками, и скрипит от боли зубами. А старший из ментов матерно ругается: «Афоня, охраняй его, а то сбежит контра. Мы сейчас ещё прихватим этого Уварова, председателя колхоза, да Ивана Тыквина – целый букет Иванов – сволочи, расстрелять мало. На самого вождя народов подняли свою грязную руку. Ведь только подумать на газете был напечатан портрет самого Иосифа Виссарионовича Сталина, а этот Уваров подтёр газетой свой мерзкий зад, да и бросил в кусты. Хорошо, что не вывелись бдительные люди, принесли нам эту улику как вещественное доказательство его отношения к вождю. А то бы так и прошло. Теперь-то уж мы знаем что делать. Троечка дружков у нас на крючке. Если он завопит, заткни ему глотку. И не церемонься – они враги народа».