Русское авось - Павел Шилов

Я видел, как Кочина сковала предбоевая дрожь, все тело дергалось, будто по нему пустили ток. Он смотрел в стереотрубу на вражеские окопы, но там была полнейшая тишина.

– Повымерли там что ли? – зло сказал полковой комиссар и оглянулся на командира полка. Забегалова.

Его, как и Кочина тоже потряхивало. Он держался всеми фибрами своей души, но и его молодость толкала схватиться с врагом. Немцы – вон они на горушке. Один бросок и все. А там рукопашная. Наши умеют молотить штыком. Бациллы патриотизма проникали в самые сокровенные места души и оставались там, соединяясь с пылом полкового комиссара. Во всем теле была необычайная легкость, которая толкала нас на бруствер, толкала в спину, смеялась: мол, трус, чего с него взять. И мы, уже не владея собой, были все там, кричали, ругались и били по ненавистным рожам фашистов. Но пока для атаки приказа не было, и надо было ждать.

– Григорий Иванович, – обратился Кочин к командиру полка, – давайте рванем, ведь до врага рукой подать, да и если они там, что-то уж больно тихо.

Командир полка, казалось, не слышал слов комиссара и друга. Он весь был углублен в свои мысли, нервно дергалась щека, да по лицу пробегала краснота возбуждения. «Молод еще, – думал я, – тебе бы не полком командовать, а ротой. И мне стало страшно, Но потом пришла спасительная мысль: мол, мы еще себя покажем. Молодость и храбрость города берут».

Мне казалось, что в душе майора Забегалова, командира полка, боролись два чувства. Он хорошо понимал: в случае неудачи, командира и комиссара ждёт трибунал, так как начали свои действия без приказа сверху, а если посмотреть с другой стороны, то есть на удачный исход – победителя не судят. Инициатива снизу это очень хорошо. И все мы стоящие в строю понимали, будь любой из нас на его месте, немедленно бы дали приказ о наступлении, потому что ждать уже стало невтерпёж.

День близился к концу. Косые лучи солнца, окрасив кусты и деревья в малиновый цвет, придали боевитость нашему духу. В груди холодок, покалыванье. Какая красотища!.. И что-то сейчас должно произойти, кто-то должен умереть. На меня напала сентиментальность и слезливость. Для чего же тогда наша земля сверкает так изумительно и чисто. Что там впереди нас ждёт – победа или смерть? Вот она исковерканная и обезображенная врагом, снова блестит, омытая проливным дождём. Земля вздыхает тяжело и протяжно. Я, как сельский житель чувствую, как ей больно. Я молодой и сильный с оружьем в руках позволяю врагу глумиться над святая – святых земли нашей. Кто потерпит такое? Разве только болван, которому всё трын-трава. Хотя нас трёх Иванов опозорили и морально раздавили, но ведь Родина в опасности. И на тебя смотрят живые глаза детей, матерей, жён. О сколько родной земли под врагом, но не только земли, а и людей наших. Мне уже двадцать восемь лет, сила есть, почему бы и не отличиться? Что медлят Кочин и Забегалов? И вот Кочин говорит Гришке: «Ну чего командир раздумываешь? И расстояние-то до немцев раз плюнуть, возьмём их окопы, там и будём отдыхать». – «Конечно, бы неплохо, но как без приказа, разведки и артподготовки». – вздохнул Забегалов. – «Нас такая орава, передушим их как блох. Ты что не уверен в наших солдатах?» – «Уверен. А сколько нас полегло? Страшно даже и подумать. Лишние жертвы лягут на наши души тяжёлым бременем» – «На войне без жертв не бывает».

Забегалов посмотрел на окопы противника и сжался, скорее всего от недоброго предчувствия. Волевое лицо командира вдруг как-то всё померкло и осунулось. – «Их и не будет. Чего ты Гришка волнуешься? Я сам поведу в бой полк». – «Веди», – согласился командир полка.

Они ещё недолго постояли, каждый думая о своём, потом заглянули друг другу в глаза, пожали руки, зашли в блиндаж, закурили. Даже здесь земля гудела и тряслась. С правой стороны от полка ну, совсем рядышком шёл ожесточённый бой. А здесь пока было затишье. Мне твой батя сказал тогда, смачно выругавшись: – «Сволочи, надеются на авось. Это ж война»! Я хотел ему возразить, дескать, командир и комиссар знают что делают, но не успел.

Кочин, почувствовав азарт боя, улыбался как-то загадочно и таинственно. Он уже ощущал себя бегущим впереди в солдатской цепи. И мне почему-то подумалось, что он в руке держит не пистолет, а берёзовый кол, с которым во хмелю по праздникам гонялся за парнями с другой деревни. Свистнула пуля, скользнув по каске. И комиссар, очнувшись, понял, что это хлещет не кольё, а пули. И может быть, вот сейчас со стоном кто-то упадёт. У меня засосало под ложечкой, и я понял: в атаку без разведки и артподготовки идти нельзя. Комиссар же пошёл по окопам, предупреждая командиров рот о готовности к атаке. Лица солдат были сосредоточены и злы. Они поняли, что через несколько минут закипит бой. Кочин приблизился к нам, улыбнулся, подбадривая нас. И я ощутил саднящую боль под сердцем. Я понял: кто-то, может быть, уже не увидит белый свет, представил, как забьётся Маша, мать твоя Виктор моя мать. Что скажет комиссар полка Игорь Кочин. И тут я успокоил себя – война, ничего не поделаешь – убивают.

По цепи прошла команда. Кочин, сильно оттолкнувшись, выскочил на бруствер окопа. Он не видел, что делается за спиной, знал – не подведут его солдаты. Кто-то из соседнего полка крикнул: «Куда же вы? Здесь каждый сантиметр пристрелян». – «Трусы, паникёры, – услышал я голос комиссара, – зарылись как кроты в землю и сидите». От этих слов болью обожгло моё сердце, но комиссар бежит с пистолетиком в руке, значит и нам нужно бежать. А враг молчит. Уже половину одолели. Ещё совсем маленький рывок и окопы. Я слышу, как комиссар смеётся над крикуном, который хотел остановить нас от этого мощного броска, наплыва страсти, жажды боя. Ему не удалось поколебать нас, – думал я, – вот это величье русского духа, стремление к победе, преданность Родине. Боль под сердцем у меня прошла. И я летел вместе со всеми вперёд. Ещё немного. Теперь не сбиться бы с ритма бега. Я чувствовал, что победа уже в наших руках.

В лицо светило яркое солнце. И было видно, как Кочин радовался удаче, этому вечеру и земле, по которой он победно несётся. Да, Виктор, это был миг счастья. И тут земля вздрогнула от взрывов. Кто бы мог подумать, что у них такие крепкие нервы. Я почувствовал горячее дыханье сзади, в середине полка, потом толчок в спину, упал и оглянулся. Около меня лежал твой отец и что-то мне шептал, но из-за грохота взрывов, я ничего не слышал. Кругом стоял визг, шум, грохот. Откуда взялась такая силища у немцев? До сих пор не пойму. От пыли и гари всё небо заволокло. Где свои, а где чужие было не понять. Мы из своих винтовок стреляли наугад по направлению противника. Осколки и пули визжали. И было такое ощущение, что из нас уже никто не увидит белый свет. В таком грохоте о наступлении нечего было и думать, сохранить бы хоть часть полка.

Кочин, захлёбываясь пороховыми газами и пылью, подавал команды к отступлению. Голоса его, конечно, не было слышно, лишь открывался и закрывался рот. Почти рядом от меня разорвалась мина. Меня спасло то, что я успел лечь за бугорок. Правда, если бы не каска, неизвестно чем бы ещё кончилось. Она защитила голову от рикошета, но не избавила от удара, который давил мне на темечко, как будто плавил на жаровне мои мозги. Я потерял сознание. Очнулся в траншее, посмотрел наверх и увидел свисающую голову твоего отца. Сердце зашлось, словно его сдавили тисками. Земля была холодная и сырая. Мне стало страшно за Машу и тебя Виктор. – «Кто командир? Кто комиссар?» – услышал я сквозь дрожание земли чей-то зычный голос, затем глухие пистолетные выстрелы. Поднял голову, кругом стояла звенящая тишина, даже резало уши. Я понял, что бой уже кончился, присмирел, как будто ничего и не было. Попытался повернуться на бок и не мог, оказалось, что ранен в спину.

На поле, где только что всё грохотало, гремело, рассеивался едкий дым. Пыль медленно опускалась на землю, а кругом лежали в разных позах солдаты и офицеры нашего полка. – «Куда же вы?» – вспомнил я взволнованный крик солдата.– «Здесь каждый сантиметр пристрелян. Погибните» – Нет, я этого солдата не видел. Он сидел в щели, а вот голос его запомнил. И он резанул мне по сердцу. Сначала онемели пальцы рук, потом ноги, когда я почувствовал себя на суде совести, ведь я тоже был зато, чтобы сразу идти в бой. А голос всё возвышался и возвышался. Было такое ощущение, что он заполонил весь мир. Вот-вот лопнут ушные перепонки, и этот голос ворвётся в мою голову и начнёт гулять по ней. Я попытался заткнуть пальцами уши, старался не пускать его внутрь себя, но он ещё будто бы крепче впивался, зажатый с двух сторон, и уже не было сил от него освободиться. – «Куда же вы? Погибните!» – «Где командир?» – резанул слух опять этот надоедливый голос.

Кочин и Забегалов, поняв наконец-то, что это ищут их, вышли из блиндажа. Они были оба белые будто сама смерть. Офицер из отдела «СМЕРШ» увидел на бруствере лужу крови, поперхнулся, выхватил их кобуры пистолет. Глаза его горели огнём возмездия. Он внимательно посмотрел на поле боя и, ужаснувшись увиденным, выстрелил в грудь командиру полка, а затем и комиссару. – «Мишка Уваров, медленно оседая на землю, выдавил из себя Кочин. Вот так встреча». – «Петька, ты!? А вот это твой друг Забегалов». – простонал подполковник, бросившись к Петру Кочину. Он узнал своего односельчанина, с которым не один пуд соли съели и спросил: «Зачем же вы это сделали?» – «Я хотел победы над ненавистным врагом» – ответил Кочин. – «Каким путём?» – «Неважно». – «Эх вы сволочи, сколько людей загубили. Воевать надо тоже с головой», – Но Кочин уже молчал. Он был мёртв. Твой дядька ещё немного постоял и пошёл, забыв спрятать пистолет в кобуру. Понимаешь, Виктор, меня трясло. Случилось что-то непоправимое. Можно ли понять нашим куцым умишком. Люди с одного села, считай друзья, и такое.