Финно-угорские этнографические исследования в России - А.Е Загребин

также упомянуть о попытке сближения автором башкир и фин­но-угров на основе так называемого «коэффициента рыжести». Страленберг пишет, что татары называют башкир «sari-istek», то есть «рыжие остяки», а из этого ясно, что они потомки гуннов. Продолжая свою мысль далее, он уточняет: «Поскольку остяки, в отличие от других народов, рыжеволосые и сегодня говорят на гуннском языке, то назван­ные башкиры, которые тоже рыжеволосы, до и после к ним относят­ся». Здесь уместно будет сказать о том, что Страленберг выступил как один из пионеров гипотезы угорского происхождения башкирского на­рода, или, по крайней мере, одной из составных частей данного этно­са. Примечательно, что в данном случае автор отходит от генерального принципа избранной им методологии, — принципа языкового родства.

В ответ Татищев своими комментариями словно пытается вернуть его в прежнее методологическое русло: «Чтоб башкиры от остяков произошли, оное весьма неправо: 1) что они волосы якобы красные имеют, оное я довольно разсмотреть случай имел и нахожу, что есть неправда, ибо их с киркиз-кайсаками, или казачиею ордою, различить, кроме малой отмены в наречии, ничем неможно...». И далее: «Баш­киры принадлежат к прежним казанским татарам и не являются от­дельным народом. Обычно называются baskíré, что означает на татар­ском того, кто отрывает голову, но этот народ такого имени не хочет иметь и воспринимает его как насмешку». В тексте «Истории Рос­сийской» он пересматривает свою точку зрения и солидаризируется со Страленбергом, недвусмысленно высказываясь в пользу сарматского происхождения башкир. А что касается их языка, пишет: «Понеже они закон Магометов с татары приняли и язык их употреблять стали, за татар уже почитаются. Однако в языке от прочих татар много разнятся, что не всяк ис татар их разуметь может». Как бы то ни было, пред­варительный вывод Страленберга, о развитии ранней этнической исто­рии европейского Северо-Востока достаточно очевиден: первоначаль­ное неславянское население России, представленное «скифскими/чудскими/сарматскими» племенами, передало название страны своим восприемникам-славянам. Обращаясь в четвертой главе к проблеме преемственности власти в России, Страленберг еще раз подчеркивает, что славяне восприняли нынешний этноним Русь/Рось/Россиане от прежних насельников страны.

Третья глава книги, повествующая об истории административно-тер­риториального устройства российского государства, содержит ряд при­мечательных моментов, связанных с расселением финно-угорских наро­дов. Подразделяя страну на «приобсченные» и «завоеванные» области, Страленберг пишет, что в числе последних в европейской части нахо­дится Великая Пермиа, в древности называемая Биармаланд. Население ее, занимавшее обширную территорию, поклонялось огню, воде и идолу, известному как Золотая Баба, до тех пор, пока в 1343 г. стараниями православного епископа Стефана Пермского здесь не было распрост­ранено христианство. В пределы Великой Пермии автор включает «земли и уезды» Югскую, Сухонскую, Вологодскую, Вятскую, Холмо­горскую, Печерскую, Лапландскую, Корелия, Печоры, Угорию или Вогуличи, Самоедь, Пертасы, Пермяки, Гамы и Чусовую. Присоедине­ние большей части этих земель к Москве он датирует временем прав­ления великого князя Василия III. Лишь только ханты показаны в азиатской части страны, в пределах бывшего Сибирского ханства. Та­ким образом, историко-географическая концепция Страленберга безус­ловно вбирает в себя динамику отношений российского государства и финно-угорских народов. Включение в границы Великой Перми/Биармии практически всех земель с бывшим и настоящим финно-угорским населением, по всей видимости, свидетельствует о понимании автором не только их этнокультурного родства, но и государственных потенций.

В то же время в примечаниях к четвертой главе своей книги Стра­ленберг, со ссылкой на средневековые хроники и данные собственной сравнительно-лингвистической таблицы «Tabula Polyglotta», отожде­ствляет территорию Биармии то с современной ему Карелией, то с Чердынью на западном Урале, подчеркивая, что финны, пермяки, би­армы и остяки прежде говорили на одном языке. Таким образом, автор исподволь выступает как сторонник идеи шведского историогра­фа XVI в. О. Магнуса о «двух Биармиях» — ближней и дальней, хотя и не говорит об этом открыто.

Татищев пишет по этому поводу: «Biarmia — это не теперешняя Permiä, но страна, которая в древние времена лежала около Ладожско­го озера, как явствует из Олая Магнуса и Саксона Грамматика, которые оба сообщают, что шведы и датчане приходили до того места, след­ственно, на реке Каме оно быть не может. Возможно, люди оттуда были изгнаны славянами, а имя еще удержали». Выступая против попытки Страленберга локализовать территорию Биармии на западном Урале, Татищев, очевидно, с излишним скептицизмом пишет: «Написал, якобы город Чердынь есть Биармия, о котором часто в древних шведских ги­сториях упоминается, и тем хочет доказывать, что индианцы, найденные при реке Ельбе, якобы Волгою, Камою и Вишерою вверх перевозились с торгами в реку Печору и потом морем торг свой отправляли. Но сие его мнение весьма невероятно. 1) Бярмия издревле в северных гисториях известна, и оная была не город, но целой народ, которые жили междо Белого и Ладоскаго озер к северу... И оные в 8-м сте по Христе при нашествии словян еще были в довольной силе и в те времена с датча­нами и шведами приходящими имели войны. А от словян уходя далее в леса, оные бярмы, может, поселяся по Каме, пермями...». В другом отрывке своих «Примечаний...» Татищев еще раз подчеркивает, что «пермы» произошли, по-видимому, от «бярмов». Как видно, мысль русского историка о миграции народа и, соответственно, миграции топо­нима в целом не противоречила ранее высказанной гипотезе «о двух Би­армиях». Приверженность русского историка «миграционизму» и его уверенность в доказательной способности языковых созвучий однажды подвела самого критика, что имело место в попытке отождествления Та­тищевым ингерманландской води с удмуртами (вотяками).

Рассматривая административную карту Российской империи, Ф.И. Страленберг указывает ареалы расселения некоторых финно­угорских народов привязанные к речным бассейнам и городским цен­трам, с учетом границ вновь образованных губерний. Более подробно им показан этнический состав Сибирской губернии, куда автор вклю­чил: «княжества Вятское, Соликамское и Кунгурской уезд, Угория и все оные землицы, которыя под именем Сибири заключаются...». Соответственно, удмурты и коми-пермяки, совместно с манси и ханта­ми, были отнесены им к числу сибирских народов, что было не совсем справедливо, поскольку, описывая далее население Казанской губер­нии, из финно-угров он упоминает только горных марийцев, упустив местное удмуртское население. Дополнительно выделенная в тексте книги Нижегородская «вице-губерния» населяется автором луговыми марийцами и мордвой. Примечательно, что Страленберг выделяет мордву-мокшу Воронежской губернии в отдельный народ. Не будучи знаком с этой группой мордовского народа непосредственно, он указы­вает, что мокшане представляют собой один из языческих народов России, имеющий сходные с чувашами нравы и обычаи, места же расселения мокшан находятся между Ломовым, Тамбовом и городом Пенза. Сведения Страленберга по этнографии восточно-финских на­родов, по сравнению с обско-угорскими материалами, не отличаются особенной глубиной, что объяснимо