Финно-угорские этнографические исследования в России - А.Е Загребин

имена Тора, Фреггы и Одде, бывших древними языческими божествами в Упсале, то он полагает, что язычники эти, имеющие свой собственный язык, должны были происходить от тех готов, которые в древности оставили Швецию, вышли на берег Остзейского моря и частью потянулись к Черному морю, частью в русские земли и что, вероятно, некоторые из них под гнетом и силою врагов своих принуждены были оставить за­нятые ими места, двигаться дальше и, наконец, искать безопасности в отдаленнейших странах за Сибирью, куда уже никто не хотел следо­вать за ними. Этот полковник составил любопытные замечания, кото­рые со временем хотел издать с целью подтверждения приведенного здесь предположения». Попытки сформулировать некие этногенети­ческие гипотезы, предпринятые оказавшимися в России каролинами, можно истолковать как частные проявления общего стремления обра­зованных людей эпохи внести посильную ясность в абсолютную «ненаучность» того мира, в котором они оказались. Опираясь на ранее полученные знания, они начали работать на переднем крае опытного освоения природы этнического.

Пожалуй, наибольшей популярностью среди европейских читате­лей (до появления работы Страленберга) пользовалась книга пленного драгунского капитана И.Б. Мюллера «Жизнь и обычаи остяков», издан­ная сначала на немецком, затем на французском языке. Как выяснилось впоследствии, преимущественная часть этнографических наблюдений была заимствована капитаном Мюллером из рукописного сочинения его тобольского знакомого Г. Новицкого, вместе с которым они сопровождали митрополита Филофея (Лещинского) в миссионерских поездках к хантам и манси. Дело в том, что в 1706 г. вышел царский указ об активизации распространения христианства среди обско-угорских народов, усилен­ный в 1710 г. особым распоряжением сибирскому губернатору. По всей видимости, нуждаясь в грамотных сотрудниках, митрополит привлек к работе в миссии не только своего земляка, учившегося в Киево-могилянской Академии ссыльного казачьего полковника Г.И. Новицкого, но и не­которых шведских пленных. Экспедиции к березовским хантам в 1712-­1713 гг., к пелымским манси в 1714-1715 гг., а затем к хантам, живущим по р. Конде, сопровождались преодолением множества препятствий. Неод­нократно подвергаясь нападениям не желающих принимать крещение язычников, но действуя со свойственной миссионерам настойчивостью, спутники митрополита Филофея смогли обратить в православие более сорока тысяч местных жителей. Для закрепления основ христианского образа жизни в новокрещенных ясачных волостях были назначены не только священники, но и светские надзиратели, среди которых были плен­ные офицеры. Таким надзирателем в Кондинской волости стал ссыль­ный полковник Новицкий, исполнявший эту должность в течение не­скольких лет и убитый вместе со священником противниками новой веры.

Ф.И. Страленберг также оставил несколько любопытных наблюде­ний по поводу миссионерской деятельности православного духовен­ства, отметив, что хотя русские пастыри и применили много усилий, чтобы обратить язычников в христианскую веру, но до сих пор доби­лись еще малых успехов, так как эти язычники, во-первых, живут по лесам очень рассеянно и редко находятся в одном месте, во-вторых, потому что у них нет книг и письмен, и они не понимают русского языка. Напротив, те, что живут в деревнях среди русских, почти все крещены, говорят по-русски и так, что их невозможно отличить от русских. Так, довольно метко автор исследования подчеркнул неумо­лимое развитие ассимиляционных процессов в Сибири, когда новая вера воспринималась скорее как идентифицирующий признак, веду­щий к смене всего этнического образа. Данное замечание характеризу­ет, в том числе, противоречивость личных духовных установок автора письма. Страленберг, будучи искренне верующим человеком, для кото­рого принятие христианства являлось необходимым шагом на пути цивилизации, скорее всего понимал, что ускоренная принудительная христианизация — мероприятие государственное с четко обозначенной целью достичь некоторого единообразия в этнической и конфессио­нальной пестроте колонизируемой территории. Таким образом, госу­дарством выстраивалась некая идеальная триада, предполагавшая христианизацию-просвещение-обрусение. Тем не менее, постоянно сталкиваясь с внутренними противоречиями (например, как просве­щать инородцев — по-русски или на местных языках? и др.) и внешним сопротивлением (сектантство, двоеверие, неоязычество и др.), практи­ческое осуществление этого проекта закономерно перешло в стадию политического «долгостроя» и этнокультурного дискурса.

Возвращаясь к вопросу о формировании научного мировоззрения Ф.И. Страленберга, думается, что его первыми учителями были книги, которыми ему удалось обзавестись в плену всеми правдами и неправда­ми. Кое-что удалось найти за короткое время пребывания в Москве, что-то было прислано единоверцами уже в Тобольск. Специальное исследо­вание его текстов, проведенное научными оппонентами, показало нали­чие в них сведений, почерпнутых из работ античных и средневековых авторов. Однако жемчужиной его библиотеки стала рукопись среднеази­атского историка XVII в. Абул-Гази Бахадур-хана «Генеалогическая ис­тория татар, жизни и деятельности татарских ханов», или «Родословное древо тюрок», приобретенная им в Тобольске. По собственным словам Страленберга, «...он поддерживал дружеские отношения как с прожива­ющими в Тобольске и его окрестностях бухарскими татарами, так и с другими татарами-мусульманами как ради изучения языка, так и ради тех путешествий, которые некоторые из них совершали в Великую Татарию. Особенно часто встречался я с их ахуном по имени Азбакевич. Однажды он показал мне, кроме всех других документов, которые у него имелись, две рукописи. Одна из них касалась Персии, а другая Татарии, причем эту последнюю он назвал «Чингиз Китап», то есть книга Чингиза. Обе руко­писи были получены из Туркестана. Из объяснений в отношении отдель­ных частей этих рукописей, данных им на русском языке, я понял, что в них, особенно в последней, содержится много материалов для описания Великой Татарии. Поэтому я выпросил у него эту рукопись, чтобы более подробно посмотреть ее с помощью другого моего знакомого татари­на». Перевод рукописи был организован весьма примечательным обра­зом — с помощью знакомого татарина текст переводился из слова в слово на русский язык, затем два пленных офицера, хорошо знавшие русский, переводили его на немецкий язык. Вполне возможно, что работая над этой рукописью, Страленберг начал превращаться в профессионального историка и лингвиста, складывающего мозаику разрозненных сведений о «Великой Татарии». Вероятно, что к моменту знакомства с доктором Мессершмидтом он уже твердо стоял на исследовательском пути, хотя и ощу­щал пиетет перед профессиональной наукой. Утратив возможность обще­ния со своим ученым другом (Д.Г. Мессершмидтом), о котором в иноска­зательной форме он упоминает в своей книге, Страленберг отдал свой труд на исправление знакомым ученым, которые постарались придать его работе некие наукообразные формы, присущие европейским историогра­фическим представлениям того времени.

Есть сведения о том, что с исходными рукописями Страленберга знакомился и, возможно, дополнял Лейпцигский ориенталист и филолог Г.Я. Кер, занимавший впоследствии профессорскую должность в Санкт-Петербургской Академии наук. Решение о необходимости подобных консультаций было продиктовано тем, что автор с самого начала своей научной деятельности отдавал приоритет лингвистическим данным, усердно собирая слова из всех встречавшихся на его пути языков и диалектов, видя в восточных языках, в том числе