Финно-угорские этнографические исследования в России - А.Е Загребин

об особенностях культового инстру­ментария саамов, и на какие источники он опирался при проведении своих сравнений. Возможно, он был знаком с работой шведского исто­рика И. Шефферуса о Лапландии. Есть в этом письме еще один любо­пытный с точки зрения истории этнографии момент, когда Страленберг специально упоминает о том, что темно-красный цвет лица и слезли­вость остяков объясняется вовсе не особым строением их организма, а лишь постоянной задымленностью их жилищ. Этим наблюдением он исподволь указывает на антропологическую несостоятельность многих представлений, господствовавших прежде в европейской исто­риографии о народах северных стран.

Говоря о значительной роли лесных охотопромысловых занятий и в целом о натуральности хозяйства хантов в качестве экзотического момента, Страленберг указывает на бытующую здесь традицию изго­товления одежды из рыбьих кож, по большей части из кожи налима. Семейная обрядность в его описании касается хантыйской традиции имянаречения и погребального ритуала, с чертами народных анимис­тических представлений: «Если кто умирает, то остяки выдалбливают колоду, обматывают труп оленьей кожей или березовой корой и кладут его в колоду. Погребают покойника в удобном месте в лесу. С умершим кладут его лук, стрелы, копье, топор и котел, в зависимости от того, какого он был достатка». Вызывают интерес ответы хантов на вопро­сы о феномене человеческой души: «Наконец мы их также спрашивали знают ли они, что обладают бессмертной душой. Они отвечали, что когда кто-либо бывает растерзан в лесу диким зверем или еще как-нибудь будет убит в лесу (так как медведи здесь часто задирают людей, и если они клянутся, то говорят: пусть меня медведь задерет, если это не так), душа поднимается вверх; если же кто-нибудь умирает дома или в хижине собственной смертью, то он отправляется вниз и принадлежит шайтану». Таким образом, от наблюдательности шведов не ускользну­ли те аспекты религиозно-мифологических представлений хантов, кото­рые свидетельствуют об их значительном синкретизме, особенно что касалось оппозиции рая и ада в интерпретации охотничьего народа, а также о взаимовлияниях традиционного для сибирских народов культа медведя и христианской концепции бессмертия человеческой души.

Интересные сведения о шведских военнопленных, находящихся в сибирской ссылке, сообщает Х.Ф. Вебер, приобретший известность после выхода книги «Преобразованная Россия». Построенное в ин­формативном, почти энциклопедическом духе сочинение представляет в авторской трактовке характеристику духовных и светских властей, состояние армии и флота, формирование финансовой системы государ­ства, местонахождение открытых рудников, развитие академий и ис­кусств, перечисление важнейших мануфактур, характеристику издан­ных правительством распоряжений, отношения с соседями и вассала­ми, наряду с новыми известиями об этих народах, и обстоятельствами, связанными с делом царевича Алексея Петровича и другими примеча­тельными событиями. Приехавший в Санкт-Петербург в качестве рези­дента Брауншвейг-Люнебургского княжества и проживший в стране до 1719 г., Вебер вторично приезжал в Россию уже после смерти Петра I, издав в Ганновере в 1738 г. вторую и в 1740 г. третью части своего труда. О жизни пленных шведов, он писал: «В Сибири находится до 9 тысяч шведских пленных, считая с обер- и унтер-офицерами, и хотя их не гоняют ни на какую работу, ни на ловлю соболей (на что упот­ребляют только русских колодников), но все-таки живут они там в крайней нищете... все они, как крестьяне, ходят в совершенно простых и плохих кафтанах; ни от короля, ни от кого из своих они содержания не получают и потому поневоле работают на русских за поденную плату. Князь Гагарин (которого, можно сказать, боготворят в Сибири за его щедрость и доброту), в продолжение трехлетнего своего губерна­торства роздал пленным свыше 15000 рублей. Пленные выстроили соб­ственными руками шведскую церковь и имеют пастора, бывшего в Пе­тербурге при одной из церквей и сосланного его величеством в Сибирь за некоторые произнесенные речи».

Следующий отрывок демонстрирует ту степень противопоставле­ния регулярно построенной жизни и природной пасторали, которую обнаружили шведы в Сибири. С одной стороны, пленные всеми сила­ми пытались восстановить тот привычный образ жизни, что вели прежде и даже приучить к его благам аборигенов, но некоторые из них начинают задумываться над тем, стоит ли им следовать устоявшемуся мнению. Возможно, что местные жители как истинные дети природы олицетворяют образец праведной целомудренной жизни, вызывая расту­щие симпатии просвещенных. Вебер пишет: «Один шведский обер-лей­тенант, также сосланный по некоторым причинам дальше за Сибирь к остякам, теперь живет там очень хорошо. Он приобрел такую любовь туземцев, что они снабжают его всем, что только ему нужно, и во всех делах своей земли спрашивают его совета. Лейтенант этот говорил, что он охотно закончил бы там и жизнь свою, если б только семейству его было дозволено приехать к нему. Те же, которые никакого ремесла не знают и одарены хорошими физическими силами, ходят в лес, рубят там дрова по сажени в день, и вечером получают за это свой алтын или добытый грош. Другие, напротив, обладая какими-нибудь знаниями, завели порядочные школы в несколько классов, в которых обучают не только детей шведских пленных (многие шведы взяты были с их жена­ми, другие же женились на русских женщинах), но и русских вверяе­мых им детей латинскому, немецкому, французскому и другим языкам и также морали, математике и всякого рода телесным упражнениям. Школы эти приобрели известность между русскими, что сии последние присылают в них для обучения сыновей своих из Москвы, Вологды и других городов. Учителя в них, бывшие прежде высшие и низшие офи­церы, ведут теперь весьма нравственную жизнь, вполне посвятили себя духовному служению и содержание свое получают от учеников и знаме­нитого господина Франке из Галле». Так, культурный импульс, исходя­щий от «каролинов», попал на благодатную почву модернизирующейся России, остро нуждавшейся в «учителях», о чем говорил в годовщину полтавской битвы сам царь Петр I, видевший в шведах не только про­тивников, но людей способных усовершенствовать жизнь его страны.

Некоторые из военнопленных не только созерцали и фиксировали особенности аборигенного быта, но и пытались осмыслить нахлынув­ший на них поток экзотической эмпирики, опираясь на базу ранее полученных историко-лингвистических знаний, а также готовясь к обобщению собранных сведений и выдвижению гипотез этногенети­ческой направленности. Вебер приводит такой случай: «Один швед­ский полковник по имени Шенстрем, человек с хорошими средства­ми, обладающий ученостью и умом провел время плена своего в Сибири в интересных наблюдениях и изучении страны и ее обитате­лей. Он писал к другу своему в Москву, что на границах Сибири он встретил языческий народец, вероятно, соседний с остяками, и по ближайшему исследованию его веры и образа жизни нашел много такого, что имеет весьма большое сходство с древним язычеством. Так как народец этот в богослужении своем упоминает