Финно-угорские этнографические исследования в России - А.Е Загребин

продолжил военную службу в своем прежнем полку в чине подполковника, а затем до конца жизни состоял комендантом одной из шведских крепостей, но развив­шаяся в нем страсть к научным занятиям не отпускала. Работа над картой, рассчитанной, прежде всего, на интерес просвещенной евро­пейской публики, потребовала составления серьезных комментариев. Чтение современной ему историко-филологической литературы и сред­невековых хроник, работа в королевской библиотеке Стокгольма, встречи со шведскими учеными и, наконец, поездка в Лейпциг для консультаций с немецкими ориенталистами постепенно расширили его первоначальные рукописные тексты до объема самостоятельного науч­ного труда, впервые увидевшего свет в 1730 г. в Стокгольме под про­странным заглавием «Северная и Восточная часть Европы и Азии...». В целом же следует отметить, что первая половина XVIII в. стала периодом расцвета западноевропейской историографии, посвя­щенной русской тематике, причем особым вниманием пользовались те сочинения, авторам которых пришлось лично и часто подолгу нахо­диться в России. Тем не менее, самое продолжительное время наи­большим авторитетом как в России, так и за ее рубежами пользовалась книга Ф.И. Страленберга, первоначально напечатанная на немецком языке, затем неоднократно переводимая на английский, французский и испанский языки.

«Каролины» как исследователи этнографии России: Среди плен­ных «каролинов» было немало даровитых энтузиастов народоведения. Наряду с Ф.И. Страленбергом, можно вспомнить имена И.Б. Мюллера, А. Пильстрёма, И. Шнитшера, И.Г. Рената, П. Шенстрёма, С. фон Линдхейма и др., чьи работы значительно обогатили европейскую историо­графию о восточных областях России и сопредельных с ней стран. Участвуя в экспедициях, организуемых русским правительством в во­сточные страны, шведские военнопленные нередко становились пер­выми европейцами, получавшими возможность непосредственного на­блюдения за жизнью автохтонного населения. Так, в 1714 г. из Тоболь­ска в Восточный Туркестан и Джунгарию была направлена экспедиция подполковника И.Д. Бухгольца, имевшая в своем составе группу шве­дов, сведущих в минералогии и металлургии. В 1717 г. в путь отпра­вилась экспедиция в Хиву под руководством князя А. Бековича-Черкасского, который «...набрал в Казани эскадрон шведских пленных, кои добровольно с ним следовать согласились, под начальством пленного же майора Франкенберга, уроженца Шлезского». К сожалению, вернулись назад из этих рискованных предприятий немногие.

Интерес шведов к народам Востока был обусловлен еще тем, что многие из пленников были озабочены поисками следов загадочных древних готов, которые, согласно гипотезам шведских историографов XVI-XVII вв., вышли из Швеции — колыбели мировой цивилизации и распространились затем по всему белому свету. Патриотически на­строенные шведские путешественники целенаправленно собирали ис­торические предания, покупали книги и рукописи в надежде найти новые свидетельства о деяниях величественных предков. Этим настро­ениям способствовала утвержденная на официальном уровне имперс­кая идеология, отчетливо заявившая о себе в Швеции после заключе­ния Вестфальского мира 1648 г. Известно также, что рост рациона­лизма в обыденной и духовной жизни протестантских стран имел двоякие последствия: одновременно в обществе усиливались позиции атеизма и возникали мистические учения пиетического толка, часто искавшие промысел божий в стороне от секуляризованной государ­ством религии. Вместе с тем, некоторые из получивших светское образование каролинов критически воспринимали энтузиазм сторон­ников теории библейского происхождения современных народов, пред­почитая опираться на действительные факты языковой и этнокультур­ной близости.

Небезынтересным в этой связи представляется вопрос об истори­ографической базе писем, дневников и мемуаров шведских пленников в Сибири. Ключом к пониманию этого вопроса может стать полемика, развернувшаяся почти сразу после издания книги Страленберга. Мож­но предположить, что поводом к ней стало заявление самого исследо­вателя о том, что в своей работе он избегал компилятивного изложения сочинений других писателей, что, кстати говоря, являлось неотъемле­мой чертой прежней западной историографии о России. Хотя изна­чально было ясно, что работая над текстом монографии, он не мог не ознакомиться с трудами предшественников, осознавая, что степень его специальной научной подготовки нуждается в усовершенствовании. Как бы то ни было, еще при жизни Страленберга многие ученые-про­фессионалы осознавали, что находясь в Восточной России, они вольно или невольно проходили по дорогам уже освоенным «каролинами» и прежде всего автором «Северной и восточной части Европы и Азии...».

Опыты краеведческого и лингвистического свойства предпринима­лись многими шведскими военнопленными, в той или иной степени вовлеченными в исследовательский процесс. Здесь нельзя исключать и литературного импульса, особенно характерного для северо-герман­ской барочной традиции жанра авантюрного, плутовского романа, ко­торый предполагал элемент странствий главного героя по экзотичес­ким местам, а также текстов религиозно-моралистической направлен­ности шведских пиетистов. Первоначально хотелось бы упомянуть о книге «Истинная и обстоятельная история шведских пленных в России и Сибири», изданной пятью годами ранее работы Страленберга его другом К.Ф. фон Врехом. Рассматривая события из жизни колонии военнопленных сквозь призму своих религиозно-нравственных убеж­дений, автор книги иллюстрирует ее многочисленными письмами, по­лученными от своих товарищей. Собственно финно-угорский этногра­фический интерес представляет письмо лейтенанта Мартина о поездке в 1714 г. из Тобольска в Томск по лесным дорогам, через хантыйские селения, где его внимание привлекли молельные домики с деревянны­ми фигурками идолов, одетых в лоскуты тканей. По его сообщению, это были изображения духов охоты и рыбной ловли, перед которыми совершали ритуальные действия, испрашивая удачи в промысле, и в случае успеха лова жертвовали божествам орудия промысла, оставляя их подле такого молельного домика.

Здесь же капитаном фон Врехом приводится обстоятельное письмо к нему Ф.И. Страленберга, содержащее описания религиозных верова­ний, семейных обрядов, одежды и жилищ хантов, живших по течению р. Обь. Описание было сделано со слов шведских офицеров, лично побывавших в хантыйских селениях, очевидно, в ходе миссионерских поездок митрополита Сибирского и Тобольского Филофея, поэтому не удивительно, что в тексте письма дается характеристика дохристианских ритуалов, некоторые из которых были зафиксированы ранее лейтенан­том Мартином, как, например, следующий обряд: «Рядом со своими хижинами эти бедные люди вешают маленькие деревянные шкафчики или сундучки, в которых находятся маленькие фигурки и изображения. Когда остяки идут на охоту или рыбную ловлю, они сперва подходят к этим фигуркам, наклоняются и что-то шепчут перед ними, а затем отправляются в путь». Большей новизной отличается сообщение об устройстве хантыйского жертвенника: «Вблизи своих хижин они уста­новили длинную жердь, а на нее повесили топор, ножи и стрелы, а порой водружали лошадиную голову с гривой и с четырьмя ногами, говоря, что это их жертвы. Также в их жилищах были маленькие де­ревянные лошадки, на которых, как они сообщали, ездили их боги, кроме того, были у них и другие маленькие фигурки». Исследова­тельская наблюдательность нередко подкрепляется стремлением про­водить культурологические параллели. Автором письма, в частности, было замечено, что хантыйская техника шаманского камлания во мно­гом совпадает с саамской, вплоть до конструкции бубнов. В этом отно­шении возникает пока остающийся открытым вопрос, каким образом Страленберг оказался осведомлен