В грозу - Борис Семёнович Неводов

— Вот это новость. Какая радость! Милая моя, Ксашенька, как все это замечательно! — Она затормошила Ксашу, порывисто обняла, прижалась щекой к щеке. Отстранилась, взяла Ксашины руки в свои, крепко жала:

— Ну, как я рада тебе. Спасибо, что заехала. Скоро Максим придет, будем обедать. Нынче уже отзанимались. Интересно! В тракторе мотор — это так сложно, думала, не запомню и не пойму никогда. Система зажигания! Ой, как мучилась! Знаешь, приду домой и реву, честное слово. Максим и стыдил и ругал. Поставил меня на ремонт ЧТЗ, знаешь, как трудно! Учись, говорит, будешь моей помощницей. Он ведь лучший четезист!

Была Сашенька по-молодому счастлива и в счастье своем эгоистична. Жила она с любимым человеком, увлекалась тем делом, которым увлекался и он; ей теперь казалось — нет дела важнее и нужнее, чем работа на тракторах. Она постоянно испытывала волнующую приподнятость, и это ее душевное состояние не могли нарушить никакие потрясения. Смерть Виктора, как облако на небе в летний день, только на короткое время омрачила ее безмятежное бытие. И вот она снова прежняя, беззаботная хохотуша Сашенька. Она непринужденно болтала, через каждые два-три слова упоминала Максима.

Это не понравилось Ксаше.

«Как кошка вцепилась в парня, — с неприязнью думала она, — только и слышишь: Максим да Максим. Конечно, что ей! Муж — рядом, дело нашла по душе. А у меня — ни мужа, ни дела. Повезло Сашеньке». Тяжелое чувство зависти шевельнулось в душе.

Пришел Максим, приветливо поздоровался, расспрашивал про деревенские новости.

— Слыхал, слыхал, — сдержанно произнес он, когда вспомнили Виктора, — много там останется. — Удивился, услыша о взносе Масловой. — Часы золотые? Ого, вот это теща! Привет особый передай. Такой тещей гордиться можно.

После обеда Ксаша заторопилась:

— Пора. К вечеру надо домой попасть, я ведь тоже учусь, курсы агроном затеял. Не знаю, будет ли толк… А после нового года в школе занятия поведу. Да, вспомнила, мамаша ниток просила купить, совсем оборвались.

Собралась, уехала.

Кобылка, отдохнув, поев сенца, бежала споро. Миновала мельницы, обогнула выдавшийся подковой пруд; вот и плантация с торчавшими из снега побуревшими помидорными кустами. За плантацией потянулась степь. Насколько хватал глаз, расстилалась она кипенно-белая, строгая в своем однообразии. Можно любоваться степью в тихий морозный день, а можно и затосковать, глядя на ее бескрайные просторы.

«Так и в жизни моей, как в степи, неприветливо и скупо, — думала Ксаша, равнодушно смотря на степь. — А почему? Чем я хуже Сашеньки? Для нее будто и войны нет, беда стороной обходит. Вот и Алексей нашелся, а Виктор!.. Неужели для меня солнышко не взойдет? Неужели жизнь кончилась?».

Вспомнила, как недавно, выйдя к речке за водой, встретилась с Перепелицей. Заговорил, пытался услужить, ведра донести, смотрел пристально, ласково.

«Он?.. Нет, — сама же отвергла пришедшую мысль, — с таким жить не услада. А где взять других?»

Думы невеселые приходили на ум. Молодое счастье Сашеньки не давало покоя.

* * *

Чем больше узнавала Маслова людей — Червякова, Шарова, Катерину, тем больше проникалась к ним уважением. Справляли они свое дело неторопливо, будто даже с некоторой ленцой; так ей казалось, когда она сравнивала спокойную, дремотную жизнь колхоза зимой с кипучей, напряженной жизнью фабрики. А работа шла, дела двигались. Как-то почти незаметно Шаров привел в порядок стоявшую неподалеку от фермы старую баню, приспособил ее под телятник. В колхозной мастерской колесник ладил колеса, плотники строили телеги, около кузницы вверх зубьями стояли уже починенные бороны — колхоз готовился к весне. Все это видела Маслова, и ее радовала спокойная неторопливость людей, знающих, что они должны делать, и совершающие свои дела хозяйственно, домовито.

Как-то утром, принимая удой, Шаров, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Не расходитесь, коров будем обучать.

— Всех? — спросила Катерина.

— Сам скажу которых.

После приема удоя он обошел, в сопровождении доярок, стойла, кивком головы показывал на корову, коротко отдавал распоряжение:

— Выводи.

Когда дошли до Зореньки, остановился, мельком взглянул на Маслову, в раздумьи сказал:

— Пожалуй, оставим, — и шагнул прочь.

— Ее не будем запрягать? — спросила Маслова, скрывая невольную радость.

Шаров не ответил.

Из десятка Масловой он наметил к обучению шесть коров. Две отставленные были стельны, одна больна, Зореньку оставил, как объяснил потом, «по продуктивности».

Обучали на широком заснеженном поле позади фермы. Коров подобрали парами — по силе и норову. Подружка из десятка Масловой пошла в паре с Диковинкой из числа закрепленных за Евдокией. На коров одели специальные хомуты, вместо бороны к постромкам привязали толстую корягу. Коровы пошли спокойно, будто всегда ходили в хомутах.

Ольга подтрунивала:

— Хозяйкам бы так ладить. Смотри, как дружно идут.

Евдокия поджала губы.

— Им делить нечего.

— А нам что делить? — удивилась Анна Степановна. — Скажи: силен в людях бес, людьми он, как вениками, трясет.

— Я не ведьма, — вспылила Евдокия, — ежели ты…

— Будет! — прикрикнул на нее Шаров, — губы заморозишь. Давай следующую пару.

В следующей паре шли Юла и Касатка — обе из десятка Ольги. Касатка долго не давала одеть хомут. А когда запрягли, заартачилась Юла. Нагнув голову, уперлась ногами в землю, потом вдруг взбрыкнула и метнулась в сторону, увлекая за собой напарницу. Это очень не понравилось Касатке и она, мотая головой, сердито замычала. Юла, пытаясь сбросить с шеи непривычный хомут, начала кружиться на месте, запуталась в постромках и упала.

— Я же говорила, не пойдут, — сказала Ольга. — Выпрягай.

— Обожди, — остановил ее Шаров. Подошел к плетню у фермы, вырвал хворостину, вернулся обратно и, размахнувшись, стегнул корову по спине. Юла встала. Шаров ударил еще раз. Юла, точно недоумевая, рванулась вперед. Касатка за ней. Смешно и неуклюже переваливаясь, тряся выменем, обе коровы побежали по заснеженному полю; позади их, пугая и еще более подгоняя, подпрыгивала коряга. Рядом семенил Шаров и молча остервенело бил коров хворостиной. Лицо его было сумрачное, зло ощерились зубы. А за ним, не поспевая, задыхаясь, бежала Ольга и неистово кричала:

— Коров загонишь, идол!

Пробежав с полсотни сажен, коровы перешли на шаг и, утомленные, утихомиренные, тяжело дыша, спокойно пошли покорно волоча за собой корягу.

Шаров отбросил обломанную хворостину, снял шапку, вытер рукавом вспотевший лоб и, переведя дыхание, сказал подбежавшей Ольге:

— На бороновке спасибо скажешь.

— У-у, не глядела бы, — зло огрызнулась Ольга, — замаял коров, поди, получай теперь молоко.

Шаров засопел, ничего не ответил, отвернулся:

— Следующих давайте!

X

Все произошло быстро и неожиданно. Еще утром Анна Степановна была на ферме, доила коров, поила разбавленным молоком родившегося минувшей ночью теленка, о чем-то поспорила с Евдокией. Вернувшись домой, кормила ребят, беспокойно посматривая