В грозу - Борис Семёнович Неводов

на Валю. Девочка снова тревожила. Бледное личико ребенка похудело, глаза казались еще больше, во взгляде — недетская задумчивость. Анна Степановна притянула к себе Валю, прижала к груди.

— Что с тобой, капелька, что болит, скажи?

— Ничего, — ответила девочка.

Была она тихая, покорная, не баловалась, как остальные ребята, и это пугало Маслову.

— Как свеченька тает.

Потчевала Валю лапшой, предлагала молока, но девочка равнодушно смотрела на пищу, кушала нехотя.

— Сиротка моя.

Взялась было Маслова чинить детское белье, явился Егорка: в правление зовут. Недоумевая, как и в прошлый раз («зачем могла понадобиться в неурочный час?»), беспокоясь («а вдруг опять недоброе»), отправилась. Шло заседание правления.

— Садись, садись, — Червяков пододвинул стул, — из района пришла телефонограмма, — сообщил он несколько торжественно, — требуют послать делегата на областной съезд животноводов. Ну мы — прямо сказать — Катерину наладили было, а она наотрез отказалась: ребят, мол, не на кого оставить, то-се, решили тебя на съезд послать.

— Своих-то лучше не нашли?

— А ты чем плохая? Удои твоих коров высокие, доярок взбудоражила. Поезжай, город поглядишь, о себе расскажешь, нас помянешь. Про Евдокию, про соревнование не забудь.

— Рассказчица я плохая.

— Сумеешь, не скромничай. Через часок и выезжай, а то к вечернему поезду не поспеешь.

Маслова была ошеломлена не столько посылкой на съезд, сколько предложением выехать немедленно.

— Как же это вдруг, ровно птица, — лети. В баньке помыться надо бы, бельишко постирать, каких-нибудь лепешек на дорогу.

— А ты по-солдатски, — улыбнулся Червяков, — рубашку в мешок, кусок хлеба за пазуху — и готов. В бане в городе вымоешься, там бани не нашим чета.

— Все-таки для порядка, перед дорогой.

— Ступай, Степановна, не мешкай.

Она вышла из правления, остановилась у крыльца.

— Придумали, — качнула головой, — на съезд посылают. Чего достигла старая ткачиха, ну-ну, — поразилась, словно сама на себя со стороны посмотрела. — Витенька не знает, вот бы удивился.

Она зашагала поспешно к дому, вполголоса сама с собой рассуждая:

— Ткачиху Маслову выбрали. Значит, есть за что! Только не зазнаваться, Анна, ни-ни!.. Зря все-таки посылают, Катерину надо бы. Разве отказаться?

Через час ее вез по степи Казакевич. По дороге разговорились — свою довоенную жизнь вспоминали.

— Что Мариуполь, что Таганрог — не города — мечта, картинки, — говорил Казакевич. — На улицах — белые акации, весной как зацветут — голова кружится. А воздух, а климат! Брось лоскут на землю — рубашка вырастет. Знаете, товарищ Маслова, ну что за фигура зубной техник! А жил я, как министр. Чтоб у меня не было к завтраку сливочного масла и булочек! Ой, это было бы событие на всю улицу. Ко мне на прием приходил сам председатель горсовета, так знаете он говорил…

— И мы жили, — перебила его воспоминания Маслова. — Бывало сойдутся все в выходной день, сядут за стол, мой старик усы покручивает, да посмеивается: войско! Пять сынов, один одного краше, как дубочки.

За разговором не заметили, как проехали двенадцать километров. На станции железной дороги Маслова встретилась со знакомым зоотехником из земельного отдела.

— Рад вас видеть. Вместе едем.

— И вы на съезд?

— А как же, — самодовольно ответил зоотехник, — наш район в первом десятке по области. Вас благодарить надо, товарищ Маслова.

— За что?

— Если бы вы и вам подобные плохо работали, я бы не попал в делегаты, факт. Ваши успехи определяют наши способности руководить хозяйством… Вы за билетом заняли очередь?

* * *

В большой приволжский город приехали днем. Зоотехник узнал, в какой гостинице приготовлено общежитие для делегатов, где и когда начнется съезд, в каком часу обед, разыскал высланный к вокзалу автобус, словом, оказался предупредительным и нужным попутчиком.

В общежитии Анна Степановна встретилась с делегатками. Это были простые деревенские женщины — доярки, телятницы, свинарки, такие же, каких видела у себя на ферме, и разговоры вели такие же, какие слышала ежедневно. Одна только совсем еще молодая, со светлыми вьющимися волосами, соседка по койке обратила на себя внимание. И речью, и одеждой, и манерой держаться она отличалась от остальных.

— Трегуб, — представилась она, протягивая руку Масловой. — Вы колхозница?

— Нет, я эвакуированная ткачиха.

— И стали дояркой! Я вот тоже совершенно неожиданно стала птичницей. Сказали бы мне полгода назад, когда я служила товароведом у себя в Житомире, что буду выращивать колхозных кур, я бы того сумасшедшим назвала…

Женщины разговорились.

— Чего скрывать, непривычно для нас это дело. Вначале плакала, — рассказывала Трегуб, — на ферму по два дня не ходила, а потом привыкла, ничего, пошло дело.

Анна Степановна о своей работе сообщила.

— В наших судьбах много общего, — вслух подумала Трегуб, — война все перепутала.

После обеда они отправились гулять по городу. Он произвел на Маслову странное впечатление. Всюду — следы военной страды и тяжелых народных испытаний. По широким прямым улицам бесконечным потоком переливались людские волны. Слышалась украинская, белорусская, еврейская речь. Встретилась группа молдаван в высоких бараньих шапках, прошел черноусый красивый грек из Одессы. Попадалось много военных. Оглашая воздух ровным гулом мотора, проносились огромные американские грузовики. На нескольких машинах проехали курсанты танкового училища; они сидели на скамьях, плотно, как патроны в обоймах. На заборе во всю длину надпись белилами: «Все силы народа — на разгром врага! Смерть немецким оккупантам!»

Впереди шли две гражданки и до слуха Масловой донесся обрывок их разговора:

— …манку по детским карточкам давали и, представьте, никакой очереди.

— А вчера мясо отоваривали, не досталось, такая досада.

— Трудно сейчас в городах, — вслух подумала Маслова, — тесно, мается народ.

— Меня, знаешь, что больше всего поражает, — отозвалась Трегуб. — Цепкость! Полсотни наших областей немец забрал, миллионы наших людей в неволе, на полоненной земле остались. Это ужасно, это страшно. Одно это могло бы старую Россию свалить. А мы не только не свалились, мы живем, мало того, строим. Это чудо! Мы с тобой на съезд приехали, будем обсуждать вопросы животноводства. Брат недавно из Сибири письмо прислал — тракторный завод в степи возводят. Вот что удивительно, Анна Степановна.

— Живуч наш народ, это ты верно сказала. Иногда лето бывает дождливое, травянистое. Трава в лугах такая — верховой едет, шапку только видать. Пройдет стадо, след широкий позади оставит, траву в землю втопчет. Ну, думаешь, пропал покос. А дождь брызнет, солнышко проглянет — трава вновь поднимется и вокруг зелено, пахуче. Так и народ наш, его ни огнем, ни железом не возьмешь. Да и то сказать: ты меня на части рви, руки, ноги отруби, глаза выколи, но коль я русская, немкой ты меня не сделаешь.

— Силы где берутся?

— Силы! Червяков, наш председатель, рассказывал: в ту войну с немцами, в первый же год в деревне нищие появились, бобылки-солдатки голодали, посевы раз