В грозу - Борис Семёнович Неводов

подбородок показались знакомыми, видела она где-то этого человека. Но где? Военный расплатился, сунул под мышку книгу, взял костыль, повернулся… И Маслова глазам своим не поверила. Прямо на нее шел Алексей. Боясь ошибиться, страстно желая, чтобы было так, как показалось, опасаясь голосом вспугнуть появившееся видение, она чуть слышно позвала:

— Алеша.

Военный не расслышал зова, но заметил порывистое движенье Масловой, увидел ее взволнованное лицо и заспешил к ней, волоча больную ногу, стуча по каменному полу костылем. Худое небритое лицо его озарилось улыбкой:

— Мать!

Маслова кинулась навстречу:

— Сынок!

Через минуту они сидели на стульях рядом, она плакала и смеялась, целовала его в небритые щеки и прерывающимся от волнения голосом твердила:

— Сынок мой, сынок.

Алексей ласково смотрел на мать:

— Вот и встретились, нашли друг друга. Земля не так то велика. Откуда едешь, куда?

Она гладила рукав его жесткой солдатской шинели:

— Какой ты худой и на висках седина. Еле узнала.

— Ничего, мать, были бы кости. А я ведь к тебе, выписали из госпиталя, дали отсрочку на шесть месяцев. Поживем! Вот книгу купил. Почитаю в деревне. Ну, как живешь?

Ее лицо сияло счастьем. Проходившие мимо люди обращали на нее внимание. Много ли нужно матери! Ее сын, больной, похудевший, постаревший, но живой, родной снова с ней. Больше ей ничего не надо.

Часть вторая

I

Виктор был любимец и баловень Анны Степановны. Алексей — ее гордость. О Викторе она говорила пространно, с теплотой и лаской, про Алексея — сдержанно, немногосложно, с затаенным тщеславием:

— Голова!

Этот серьезный, замкнутый, всегда о чем-то думающий человек, родной ее сын, был непонятен с ранней юности. Рос он со всеми детьми, жил в одних комнатах, а будто шел стороной, своей особой дорожкой. Иногда не замечала его по нескольку дней, он сам напоминал о себе причудами и затеями. Подростком увлекся механикой. Постоянно что-то строгал, стучал ручником, пилил, сорил опилками и железной стружкой, вызывая нарекания:

— Опять напакостил.

Он отрывался от работы, смотрел сумрачно на загаженный пол:

— Уберу.

— Что это строишь? — спросила его однажды.

— Корабль, вот гляди, — и стал объяснять.

— В кого такой уродился, — удивлялась Маслова.

Потом увлекся радиотехникой. Притащил ящичек, моток провода, водрузил на крыше шест, и в их тесной квартире зазвучала вдруг музыка, запели, заговорили голоса.

— Могу Румынию поймать, хочешь? — предложил он старшему брату Александру.

— А ну давай.

Это удивило Анну Степановну. Сидя в своей комнате, она слушала румынский джаз. Больше всего поразило то, что это «чудо» совершил не какой-нибудь посторонний специалист, а ее вихрастый, прыщавый сын Лешка.

Как-то, придя домой со второй смены за полночь, она застала его читающим книгу. Все в доме спали, он один бодрствовал. Он уже учился на втором курсе индустриального института.

— Спать пора, полунощник.

— Сейчас, дочитаю.

— Успеешь и завтра.

— На завтра другая книга приготовлена.

— Хочешь все проглотить.

— Ну, все! Человеческой жизни не хватит, чтобы все прочитать, — он потянулся, заломив за голову руки. — Эх, мать, как мало мы знаем, какие мы, оказывается, невежды. Чем больше читаешь, тем больше в этом убеждаешься.

— Глупости, — заявила она, — бывает и учености конец.

— Горький говорил: чем больше живешь, тем труднее все знать в наше время.

— Так до старости и будешь учиться?

Алексей усмехнулся:

— Для учения нет старости.

— Ты мать не учи, — вспылила она, — я век прожила, видала и знаю кое-что и без твоих книг. Погляди-ка на себя — ученый! Брюки в мелу, рубаха порвана. Что мне с тобой делать?

— Какие тебя, однако, мать, пустяки волнуют. Завтра сменю рубаху — и разговору конец. Ты вот что подумай: этой книге, — он пристукнул ладонью по лежащей на столе книге, — четыреста лет. Человек, который ее писал, жил четыре века тому назад, его уже давно нет, а мысли его дошли до нашего времени. Нас с тобой не будет, а книга останется. Удивительно, правда? Такие книги подобны сладкому напитку: прикоснешься губами и не оторвешься, так бы пил и пил.

Маслова вздохнула, сожалеюще сказала:

— В кого ты такой…

— Сам в себя.

Этот ночной разговор с глазу на глаз запал в память. Перед ней по-новому предстал Алексей — вихрастый, трудно растущий парень. Наблюдая за ним, Маслова с тайной материнской радостью обнаруживала в нем все новые качества. Он никогда не спорил, старался мягко и терпеливо убедить собеседника; если не удавалось — замолкал. Однажды, когда третий сын ее, Владимир, о чем-то заспорил с ним, Алексей пожал плечами, сдержанно сказал:

— Криком истины не установишь. Спорить не в моих правилах.

— Вот как! — подзадоривал Владимир.

— Да! Из двух спорящих один всегда заблуждается и похож на дурака с бубенчиками. Не хочу тебя ставить в такое положение.

— Почему же я похож на дурака, а не ты?

— Потому что я убежден в своей правоте.

— А я в своей.

Алексей развел руки.

— Что же теперь делать? Раньше немецкие студенты споры дуэлями разрешали: кто кого шпагой проткнет, тот и прав. Не последовать ли их примеру? — и так потешно прищурился, что Владимир рукой только махнул:

— С тобой трудно спорить.

— Вот и прекрасно. Все разрешилось к обоюдному удовольствию. Пойдем прогуляемся, я иду в библиотеку.

После окончания индустриального института Алексей был назначен механиком на тот самый завод, где мастером работал отец. Это было большой семейной радостью. Вечером за столом собралась вся семья. Отец, взволнованный и торжественный, произнес путаную речь:

— Спасибо, Алеша, не посрамил, ей-богу. Это по-нашему, по-масловски. Встал бы дед из могилы, да поглядел на внука. Ведь он, дед, на себе железную колымагу возил, в ней самой веса десять пудов, да железа навалят пудов двадцать. Верблюжья должность! Силы был непомерной покойник. Тогда ни монорельсов, ни кран-балок, ни этих транспортеров — ничего не было. Все — вручную, на тачках, в тележках. Помню, мальчишкой был, клещи нагревальщикам подавал, да воду таскал. У горнов — жарища, рубахи на людях тлели. Выбежишь во двор, а дед со склада в цех через весь двор колымагу катит. Почернеет от натуги. Пятнадцать лет возил колымагу, так и умер около нее. Н-да! Сейчас на заводе шутя работать, все для облегчения человека сделано. А кто? — механики все придумали. Мать, — обратился он к Анне Степановне, — погляди на Алексея, кто он? Механик! Понимаешь, что это значит — ме-ха-ник, — он растянул это слово, — все равно что мозг в голове у человека. Башка, чорт! — это относилось к Алексею, — иди, чортушка, обниму. И выпьем. Ни-ни, мать, для такого случая не препятствуй.

С того времени Маслова стала относиться к Алексею