В грозу - Борис Семёнович Неводов

со смешанным чувством уважения и страха. Она немножко его даже побаивалась. Называла полным именем — «Алексей», чуть на «вы» не обращалась. Сын был умен, начитан, и она опасалась показаться ему смешной.

Перед самой войной Алексей занялся конструированием сверхмощных подъемных кранов. Приходил домой с завода поздно ночью, усталый, угрюмый, отказывался от ужина, молча проходил в свою комнату, плотно закрывал за собой дверь. Маслова, лежа в постели, слышала, как еще долго скрипел под ним стул, шелестела бумага. Иногда хлопали дверцы книжного шкафа: Алексей выбирал новую книгу. А то начинал ходить по комнате, и его тяжелые шаги раздражали.

Как-то ночью Маслова не выдержала, накинула на себя платье, тихонько вошла в комнату сына. Он сидел за столом, облокотившись на руку, читал книгу и не слышал, как вошла мать.

— Алексей, — позвала она тихо, — отдохнул бы.

Он встрепенулся.

— А, мать! Ты что не спишь?

— Гляжу на тебя, извелся весь, бросил бы эти дела.

Алексей слабо улыбнулся.

— Не могу. Человек — дерзкое создание, он никогда не доволен тем, чего уже достиг. Впрочем, что я говорю… Хотим мать, большие машины построить, чтобы они сами, без человеческих усилий, паровозы на воздух поднимали.

Лицо у него было утомленное, бледное, и она, не вникая в смысл его слов, по-матерински посоветовала:

— Спать бы ложился. И день и ночь, и день и ночь — голова, поди, болит от дум. Чахотку получишь.

Он встряхнул вихрами.

— На мой век здоровья хватит.

Анна Степановна гордилась сыном, как ваятель гордится прекрасным творением рук своих. И вот этого сына, ее Алексея, больного, похудевшего, но попрежнему серьезного, всегда о чем-то думающего, она и привезла к себе в деревню.

* * *

Поселился Алексей, к великой радости Петра Петровича, у тетки Натальи, после ее настойчивых просьб и уговоров.

— Целый день одна одинешенька, никого, — говорила она, зайдя к Масловой, в первый день приезда Алексея. — Квартирант с утра до ночи на конюшне, Максим с Сашенькой в в метеесе, когда еще приедут. Прямо тошно. Переходил бы ко мне, Лексей Васильевич.

Анна Степановна запротестовала было:

— К родной матери приехал и по чужим избам слоняться.

— Не чужие, чай, свои, — Наталья даже обиделась, — а соскучится, сто раз на дню забежит. Ему лучше у меня будет.

Тетку Наталью поддержала Аграфена:

— У нас базар, что говорить. Ребят разве уймешь, день-деньской как юлы. Вы замолчите?! — крикнула она на них.

И Алексей переселился. Устроила его тетка Наталья на Максимовой кровати, и он, наслаждаясь в первые дни тишиной, подолгу валялся в постели с книжкой в руках. Иногда поднимался, опираясь на костыль, ходил по избе.

— Ложись, Алексей Васильевич, натрудишь ногу, опять разболится.

— Надо её к движению приучать, иначе не поправлюсь.

Днем, когда никого в избе не было, кроме Натальи, расспрашивал о житье-бытье: сколько выдали хлеба на трудодни и часто ли ездят на базар, откуда берут корм для своих коров и не мешает ли огород работе в колхозе. Тетка Наталья, польщенная его вниманием, охотно рассказывала обо всем, вспомнила прошлую жизнь.

— Сама еще дитя, побегать бы, а мать: я-те побалуюсь, качай Ксютку. Только в возраст стала входить, замуж выдали. Глупая была и-и!.. Помню, все с кутенком играла, ленты навяжу и бегаю за ним по двору. А меня — под венец. С германской мужик вернулся целехонек, а в гражданскую пропал. Неподалеку тут Чапаев объявился, мой — к нему и пристал. В казаки ходили, там и остался. Максима без него рожала, тоже хлебнула горя.

Вечером возвратился с конюшни Петр Петрович. Осторожно снял с себя заношенный брезентовый плащ, выданный Червяковым, у порога сбросил грязные мокрые ботинки:

— Снова становлюсь самим собой. Опущен занавес, артисты смывают грим. Какая трудная роль! Никак не могу стать конюхом.

— Роль не по вас, — сказал Алексей с явной насмешкой: — Было у Мокея четыре лакея, а теперь Мокей — сам лакей.

— Не осуждайте. Трудно мне привыкнуть в чужих одеждах ходить. Почему я стал юристом, простить себе не могу. Коновалом бы заделаться, сейчас бы мне почет, и горячие пироги, и молоко.

— Крупную ошибку допустили, что и говорить.

Алексей зевнул, повернулся на кровати, лег лицом к стене. Перепелица усталой походкой прошел к столу, опустился на стул.

— Наталья Герасимовна, за тарелку щей полцарства бы отдал.

— Руки вымой, в навозе возился.

— Вы правы. Как я опустился!

Вымыв руки, принялся за еду.

— В сводках пишут: два наших снайпера уничтожили двести двадцать гитлеровцев. Ужасное ремесло воина.

Алексей обернулся, посмотрел пристально на Перепелицу.

— Вы немцев видели?

— А как же, напротив меня жил немец, булочную держал. Какие у него были хлебцы! И сам он, как булка: румяный, круглый. А услужливый — до приторности. Завернет хлебец в бумагу, протянет с поклоном: «путьте сторофы».

— А этого булочника не встречали в солдатской шинели?

Перепелица настороженно взглянул на Алексея. Злой и колючий тон Алексея был ему неприятен.

— Не встречал.

— А я встречал. Хотите покажу этого булочника в его натуральном виде?

Алексей порылся в своей походной сумке, висевшей в изголовьи, вынул пачку бумаг, перевязанных обыкновенной бечевкой, развязал, отобрал среди других исписанный лист почтовой бумаги.

— Это письмо немецкого солдата Пауля Хенинга. Вашего булочника не так звали? Нашли мы это письмо в захваченной штабной машине. Адресовалось оно в Кенигсберг. Вот что писал этот булочник или колбасник своей фрау. И вы, тетка Наталья, слушайте, это полезно. Я прочитаю русский перевод.

И он прочел следующее:

«Сегодня мы изрядно выпили. Солдатская жизнь опасна и горька. Одно утешение в вине. Разговор зашел о наших предках, древних германцах. Роберт сказал, что им доставляло удовольствие пить кровь побежденного врага. Я ответил: а мы разве не такие, и мы должны пить кровь русских. Кровь противника сладка и горячит, как вино. — «А выпил бы»? — спросил Роберт. — «Выпил бы». Ребята начали подзадоривать. Я был пьян, побежал в сарай, вывел пленного русского солдата, самого молодого, какой там был, и приколол, как барана»…

Перепелица перестал хлебать щи и смотрел на Алексея широко раскрытыми глазами. Тетка Наталья охнула и перекрестилась: — Господи!..

Алексей метнул на них взгляд, продолжал:

«Он упал. Я подставил к груди стакан от фляги, наполнил его, выпил одним махом. Было тошно, но я сдержался, убедил всех, что это даже приятно. Другие солдаты тоже начали выводить пленных и прикалывали их…»

— Не может быть, это придумано. — Перепелица вскочил и заходил по избе. — Невероятно!

Алексей поднял руку с письмом:

— У меня оригинал. И подпись и адрес. Для музея берегу, — он медленно свернул письмо. — Не