В грозу - Борис Семёнович Неводов

мельницу. Есть у меня, правда, помощник, — кивнул на Кириллку, — да он еще зубило с напильником путает. Ну, ничего, научится.

Сашенька опустилась рядом с Алексеем на колени, прижалась щекой к его руке.

— Как живешь, егоза? Трактор научилась ломать? — пошутил Алексей.

— Спроси Максима, испытание сдала на «отлично». Скоро буду пахать.

— Вы с матерью молодцы. Пока мы там воевали, вы тут чорт знает что наделали. Мать — доярка, рекорды ставит, ты машину изучила.

Сашенька смотрела на брата, ловя каждое его слово.

— Страшно на войне, Алешенька?

— А ты как думаешь?.. Кирилл, возьми масленку, смажь канавки… Умирать никому не охота. Только одни умеют подавлять страх в себе и, если нужно, — умирают просто, без вздохов. Другие не владеют собой, теряются. Храбрость надо воспитывать в себе.

— Как же ее, эту храбрость найти? — спросил, не отрываясь от работы, Максим.

— Попадете на войну, найдете. Можно ко всему привыкнуть.

— Лешенька, милый, ну скажи, ну, как там? Где вы жили, где спали, что кушали, кто вам готовил? Когда тебя ранили, больно было? И страшно? О чем ты думал в это время? — закидала брата вопросами Сашенька.

— Ну, не сразу обо всем, стрекоза. Ты так много спросила, не знаю с чего начать. О чем думал, когда ранили? — Алексей полузакрыл глаза. — Не помню, ей-ей! пить хотелось и очень холодно было. Я лежал на огороде, в бурьяне, впереди в нескольких шагах стояла изба. И у меня мысль: кто живет в этой избе? Если сумею доползти до избы — смерть или спасение найду? А оставаться на огороде — чувствую — погибну, не выдержу, кровью истеку, замерзну. Дело-то ночью было, а уже осень на дворе.

— Ты решился? — Сашенька в ужасе смотрела на Алексея.

— Пополз и попал…

— К немцам?!

Алексей усмехнулся.

— Тогда едва ли бы я тут сидел. В избе жила семья сельского учителя. Они поместили меня на сеновале, а там, таких, как я, уже шестеро. Целый лазарет. Потом еще четверых подобрали. Одиннадцать человек нас было всего. Вы про храбрость спрашивали, — обратился он к Максиму, — в бою, в драке храбрость выказать, что тут удивительного! На миру и смерть красна. А вот храбрость Клавдии Петровны — жены учителя, это удивительно. Она храбрость проявляла втихомолку, тайком, ежедневно, в течение месяца. Каждый день нас могли обнаружить немцы и тогда вся семья — и учитель, и Клавдия Петровна, и двое их ребят, которые нам молоко таскали… Немцы придумали бы им казнь. Клавдия Петровна сама нас перевязывала, единственную корову зарезала, чтобы нас кормить. Вот, Сашенька, какие люди! Расставались, плакали, в гости после войны приглашали.

— А немцы все время так и жили в селе?

— Нет. Ушли потом, фронт отодвинулся, и мы оказались в глубоком вражеском тылу.

Сашенька повела зябко плечами.

— Страшно как!

Максим кончил работу, подошел с валом в руке.

— Достаточно?

— Вполне.

— Максим! — в ужасе воскликнула Сашенька и вскочила, — забыли.

Максим виновато улыбнулся.

— И правда. Матери там хлопочут, звать велели.

— Отец Вали приехал, — сообщила Сашенька, — объявился нежданно-негаданно.

— Ведь он погиб!

— Жив-целехонек.

— Я встречал не раз живых «покойников»… А что там матери затеяли?

— Пельмени, я из района горючее привез, — Максим подмигнул, — для здоровья полезно.

— Напрасно, я не любитель.

— Разок можно, со встречей, а то на пашню выедем до осени в поле, там уж будет не до этого.

Алексей с сожалением посмотрел на разложенные части машины. Максим понял его:

— Я сам такой, не люблю, когда от дела отрывают… А цилиндр, пожалуй, лучше в МТС отправить, там все обделают.

Алексей аккуратно вытер руки паклей.

— Полгода был оторван от работы. Помню в одном селе электростанцию взорвали. Чуть не плакал, честное слово. Люди строили, поди радовались, когда зажегся свет. В конюшнях, в свинарниках электричество было, а я спичкой чирк — и все на воздух. Ведь наша станция, нам же самим как займем это село, придется восстанавливать… Ну, пошли. Пельмени, так пельмени!

III

Стены полевой будки скрипели под напором ветра, как старые ворота. В маленькое окошко надоедливо стучался мелкий дождь. По стеклу струилась вода, совсем как осенью. За стенами будки лежала хмурая степь, там было холодно и темно, а в будке — тепло и по-домашнему обжито. В железной печурке весело потрескивали дрова, дверцы были открыты, длинные огненные языки лизали чурки, тускло освещая тесное помещеньице: по просьбе Сашеньки лампы не зажигали. Из полумрака выступала часть стола с оставленным кем-то караваем хлеба, да край полога, висевшего над Максимовой кроватью. Другая половина будки, занятая нарами, скрывалась в темноте и лежавшие на нарах девушки-трактористки угадывались только по вздохам и сдержанному шопоту. За столом сидели Максим и Казакевич. Казакевич прислонился спиной к стене, глядел на пляшущее пламя в печи и, словно вслух раздумывая, рассказывал:

— Привели к хладобойне, за город. «Хальт! Сейчас дадим вам работу». Отчего же, думаем, нет, работать надо. Отделили сотни две человек, говорят им: «надо зарыть скотину!» Все может быть и этому поверили. Скотины много подохло, почему же не убрать, кто откажется, надо убрать. Выстроили первую партию по четыре в ряд. А мы стоим. Я говорю своей жене: «Смотри, Роза, знакомый бухгалтер». Он увидел нас, кивнул головой: «До свидания». Ушли. Стоим, ждем, что будет дальше. А день тихий такой, теплый. Сентябрь. Спрашиваю Розу: «Хлеба взяла? Кто знает, сколько времени тут проведем». «И хлеба взяла и рыбы, будь спокоен», — ответила Роза. Да, я мог быть спокоен, когда со мной была Роза. Такая, знаете, заботливая, такая аккуратная, ой! Разговариваем. И вдруг с той стороны, куда только что повели людей, — тра-та-та-та!.. Стрельба. Я взглянул на Розу, она взглянула на меня. Мы не сказали друг другу ни слова, потому что с нами был наш мальчик Илья. Ой, товарищи, каждому отцу свой сын дорог, каждому кажется умнее и красивее его сына на свете нет. Но мой Илья был таки умный и очень красивый парень. Знакомые говорили: «Иосиф Захарович, у вас один сын, но он пятерых стоит. Счастье иметь такого сына». Он учился в десятом классе, имел одни самые «отлично». Директор школы, когда приходил ко мне на прием, хвалил: «Я не знаю такого другого способного ученика. Отдайте его непременно в ВУЗ, пусть он станет химиком или геологом». А мне хотелось, чтобы сын стал доктором. Один-единый сын и сделать его геологом! Зачем? Без геолога, по-моему, можно прожить. Вы простите меня, но мое такое мнение, и без химика тоже как-нибудь обойдусь, а без доктора. Если у вас заболит ухо или глаз, вы не