Империи песка - Дэвид У. Болл

– Давай я тебе почитаю, – предложила она.

Даия читала ему истории о рыбаке и джинне, о персе Али, о Синдбаде-мореходе и другие волшебные сказки Шахерезады. Это чтение при свече длилось до позднего вечера. Мусса лежал, подперев голову локтем, и смотрел на любимое лицо. Таши безмятежно спала между ними. Серена слушала и думала о другой женщине, много лет назад читавшей книгу другому мужчине, и было это в лесу близ шато де Врис. У Даии был мелодичный голос. Закрыв глаза, Серена сидела у костра и слушала, уносясь в прошлое. Ей казалось, словно что-то завершилось и разорванный круг обрел былую цельность.

Серена ухаживала за солдатами Поля. В сражении с Тамритом уцелела лишь горстка. Чувствуя их напряженное отношение к туарегам, она устроила для них лагерь вдали от основного туарегского лагеря. Она говорила по-арабски и по-французски лучше, чем они, она заботилась об их лейтенанте, но все равно на нее смотрели с подозрением.

Поля разместили в отдельном шатре. Он быстро оправился от телесных ран, но все так же лежал пластом на постели, глядя пустыми, воспаленными глазами в потолок. Его душевное состояние было подорвано. Он следил за движениями Серены и убеждался, что она осталась той же удивительной женщиной, которую он помнил. Он подумал о том, как сильно любил ее в детстве, и содрогнулся от того, что едва не совершил непоправимое.

– Я не… – однажды начал он, но голос дрогнул, и он замолчал.

Ему было тяжело даже смотреть на нее.

Серена коснулась его плеча.

– Все хорошо, – сказала она. – Ты теперь среди родных. Не надо ничего говорить.

Выйдя из шатра, она услышала его рыдания.

Серена продолжала терпеливо ухаживать за ним, не задавая никаких вопросов.

Абдулахи и Махмуду не терпелось поскорее вернуться на север, в родные места.

– Вам стоит дождаться каравана, – сказал им Мусса.

– Чтобы караванщики продали нас сынкам Джубар-паши? – насмешливо фыркнув, спросил Абдулахи. – Нет уж, Сиди, мы дадим большой крюк в объезд Ин-Салаха. Так подольше проживем.

– И на земле жить лучше, чем под землей, – согласился Мусса. – Конечно, вы правы.

Он дал им крепких, отдохнувших верблюдов и необходимые припасы.

– Я тебе обязан жизнью, – сказал он Абдулахи при прощании.

– Поскольку ты туарег, это значит, что ты мне ничего не должен, – ответил Абдулахи. – Я буду по тебе скучать, Сиди. – Они обнялись. – Нет дракона умнее туарега.

– И нет пса зловоннее, – добавил Махмуд, и они с Абдулахи тронулись в путь.

Спустя несколько дней близ Арака проходил большой караван, направлявшийся на юг, в Кано[84]. Около трехсот верблюдов везли огромные тюки тканей и яркие бусы из Италии. Мусса побеседовал с хозяином каравана, честным человеком, на которого можно было положиться, что он не продаст Монджо работорговцам, и договорился о безопасном путешествии для своего чернокожего друга. Мусса снабдил Монджо деньгами, оружием и одеждой. Монджо едва верил, что после стольких лет он возвращается к себе в Сокото свободным человеком. Когда настало время уезжать, ему было не подобрать слов. Великан Монджо обнял Муссу за плечи, а затем поднял, словно пушинку.

Муссу преследовали воспоминания о своей рабской жизни. В один из дней он позвал к себе Люфти и Шади. Угостил их чаем, церемонно трижды наполнив их стаканы. Шади оторопела: хозяин угощает своих рабов. Она так и не смогла привыкнуть к странным особенностям Муссы.

Когда чай был выпит, Мусса вручил Люфти бумагу, заполненную арабской вязью, четкими французскими строчками и на тифинаге[85]. Люфти обеими руками взял бумагу и вопросительно посмотрел на Муссу, ожидая распоряжений:

– Господин, я так понимаю, что должен кому-то это передать. Кому?

– Бумага уже находится в руках того, кому она адресована, – ответил Мусса.

– Что за загадка? Я ведь не умею читать.

– Это твоя свобода, – коротко пояснил Мусса.

Письменного свидетельства не требовалось. Если знатный туарег отпускал раба на свободу, было достаточно его слова. Но Муссе хотелось, чтобы бумага осталась в семье Люфти. Он вспомнил, как пытался освободить Люфти, когда тот намеренно отрезал кончик уха его верблюда и перешел к нему от прежнего хозяина. Но тогда воспротивился прежний аменокаль, сказав племяннику, что тому надо хотя бы достичь восемнадцатилетия и только потом вмешиваться в установленные законы.

Сейчас Муссе было больше восемнадцати лет. Для ихаггаренов освобождение рабов не являлось чем-то диковинным. Но свобода для Люфти несколько запоздала.

– Господин, мне не нужна свобода. Я всегда с радостью жил в твоей семье. С таким хозяином, как ты, я в большей степени чувствовал себя свободным, нежели рабом. Сущая правда. Другие это хорошо знали и завидовали мне. Кто теперь будет ублажать духов и отводить от тебя злые силы, раз ты отказываешься носить амулеты?

– Я буду только рад, если ты останешься со мной. Нам ничего не надо менять, – сказал Мусса. – Только теперь ты свободный человек и, если хочешь, можешь завести собственную козу.

Люфти подумал, и у него появилась идея. Он взглянул на Шади. Лицо жены расплылось в улыбке.

Держать свою козу – это замечательно.

Как-то утром Поль взял бурдюк с водой, копье в качестве посоха и один отправился бродить по горам. Поднявшись по тропе, он обернулся на туарегский лагерь и возле одной палатки увидел Муссу. С ним была молодая женщина, а Мусса держал на руках младенца. Двоюродный брат легко забавлялся с младенцем, качая, поднимая на вытянутых руках и кружа в воздухе. Поль смотрел, а в груди появлялось странное чувство удовлетворенности. Смех, долетавший до него, вызвал улыбку в его сердце. Это же зрелище пробудило в нем тоску по другой женщине.

Он двинулся дальше и бесцельно бродил весь день. Он радовался ходьбе, возможности поупражнять ослабшие мышцы и подышать свежим воздухом. Впервые за несколько месяцев он обратил внимание на окрестности, отметив их красоту. Он увидел конус потухшего вулкана и пробежавшую газель. Ему на руку села бабочка. Поля всегда удивляло, что в глубине пустыни существовала столь хрупкая жизнь. Он любовался тонкими переливчатыми крылышками, менявшими оттенки. Он взмахнул рукой, однако бабочка не хотела улетать. Маленькое существо заставило его улыбнуться.

На следующее утро, когда он выходил из лагеря, чтобы повторить прогулку, к нему подошел Мусса.

– Не возражаешь, если я пойду с тобой?

– Нет… если хочешь, – уставившись в землю, ответил Поль.

Мусса не пытался завести разговор, дожидаясь, пока Поль не решит заговорить сам. А Поль, к своему удивлению, обнаружил, что молчание его совсем не тяготит. Их шаги были на удивление похожи;