Анхен и Мари. Прима-балерина - Станислава Бер

Шпионка

– Вот так, значит, выглядит чёртово отродье, – слишком спокойно сказал господин Орловский, сложив руки за спиной. – Хороша, ничего не скажешь.

Балерина Лещинская восседала на стуле в допросной части кабинета сыщиков и даже глазом не повела в его сторону. Сидела с прямой спиной и смотрела на полосатые обои, не моргая. Шеф сыскной полиции пошёл на третий виток вокруг арестованной, остановился, наклонился к самому её лицу и выпучил глаза.

– Что ты передавала Максимилиану Шварцу? На какую разведку он работает? Факты! Быстро! Отрыжка саранчи! Сгною на каторге! Ты у меня землю жрать будешь!

Агнешка перевела взгляд свинцовых глаз с обоев на господина Орловского.

– Ты кто такой? – равнодушно спросила она.

Господин Орловский выпрямился, дёрнул подбородком и стремительно вышел из кабинета.

– Константин Михайлович! Подождите! – засеменил за ним господин Громыкин.

Анхен и господин Самолётов, наблюдавшие за допросом поодаль, подошли к арестованной.

– Зря Вы так, Агнешка, – мягко сказал делопроизводитель. – Господин Орловский может Вам навредить. Если захочет.

"Надо же, благодетель какой нашёлся", – подумала Анхен и нахмурилась.

В этот момент вернулся господин Громыкин и, вытирая платком красный лоб, приблизился к госпоже Лещинской.

– Оскорблять начальника полиции… Это, знаете ли…, – начал было он, но так и не закончил фразы.

– Он первый начал, – сказала госпожа Лещинская и пожала худенькими плечами.

– Ах, так! Тогда я…

– Фёдор Осипович, позвольте мне, – предложил господин Самолётов.

Господин Громыкин посмотрел на делопроизводителя и махнул рукой. Делайте что хотите! Молодой человек удалился и вернулся со стаканом воды.

– В Ваших интересах рассказать нам всё, повиниться, покаяться. Поверьте, в охранном отделении церемониться не будут, – сказал господин Самолётов и протянул ей воду.

Госпожа Лещинская воду взяла и сделала два больших глотка, не возвращая стакан делопроизводителю.

– Если меня всё равно передадут охранке, какой мне резон, перед Вами душу выворачивать? – спросила она и засмеялась, откинув назад голову на тонкой длиной шее.

"Так бы и удавила, мерзавку".

– Значит, Максимилиан любовником был Вашим, – то ли спросила, то констатировала факт Анхен. – Как называли Вы его? Макс? Котик? Зайка?

Агнешка перестала смеяться, вздрогнула и посмотрела на художницу, прищурившись. Анхен же подошла вплотную и потянулась к стакану с остатками воды. Как бы случайно она прикоснулась к руке балерины, и допросная сначала закачалась мелкой рябью, а потом и вовсе исчезла. Художница переместилась в воспоминание балерины.

Агнешка стояла у зеркальной стены и корчила рожицы.

– Ангел мой, это зеркало создано для того, чтобы отражать грацию, пластику, музыку тела, а ты проказничаешь, – сказал ей папа, наклонившись.

Господин Лещинский встал на одно колено, вытянул ножку дочери, насколько это было возможно, и вернул на место.

– Хорошая нога. Тянется.

Папа сгрёб её в охапку и закружил по танцевальному залу. Агнешка верещала, наблюдая за сменой отражений зеркал, паркета, отблесков пламени свечей в канделябрах.

– Когда-нибудь ты станешь звездой русского балета, и тогда наша фамилия загремит по всему миру, – сказал господин Лещинский и поцеловал её в белобрысую макушку.

Прошло пятнадцать лет, но звездой она так и не стала. Ведь и все данные были, и возможности, но не хватало огня. Того самого огонька, который поджигает талант, и загорается звездочка на балетном небосклоне. У Агнешки такой огонёк никак не разгорался. Расстраивалась ли она? Если только совсем чуть-чуть. И то из-за семьи, возлагавшей на неё надежды.

Агнешка старалась, честно отрабатывая репетиции, но была ли она счастлива целиком и полностью? Сделать из неё прима-балерину хотел отец. Чего хотела Агнешка, она сама не знала. Она в принципе не знала, чего хотеть. У неё и так всё было: любящая семья, любимое занятие, и не обязательно искать в себе какие-то там огни.

Агнешка даже обзавелась подругой. Людочка Пичугина сразу поняла, что молодая балерина не стремится в примы, и приблизила её к себе. С госпожой Пичугиной было интересно. Они высмеивали неудачниц, придумывая им обидные прозвища, и обсуждали насыщенную любовную жизнь прима-балерины.

Так продолжалось, пока Агнешка не встретила Его. Труппа Императорского театра выехала на гастроли. Их принимал Париж, обожала Прага и рукоплескала Вена. Вот именно в Австрии и состоялось роковое знакомство.

Подтянутый брюнет с орлиным носом подошёл к сцене после выступления и подарил цветы ей, а не прима-балерине. Агнешка приняла букет и уже в гримёрной комнате нашла в нём записку.

– Каков нахал, – хмыкнула она, прочитав послание.

"Жду у Собора Святого Стефана".

Вот именно так? Ни тебе здравствуйте, ни тебе до свидания. В приказном порядке. Что-то цепляющее было в этом брюнете, и она сама не понимала, почему пришла в тот вечер в старый город. Одна. В плаще с капюшоном, закрывающим половину лица.

– Вблизи Вы есть ещё более очаровательны, чем быть на сцене, – сказал брюнет, приподнимая её капюшон и галантно целуя ей руку.

Говорил он по-русски почти без акцента, чётко выговаривая все звуки, но порой путался в русской грамматике. Оловянные глаза при этом смотрели прямо в душу. Брюнет склонил голову.

– Подполковник Максимилиан Шварц.

Он пригласил, а она, не сомневаясь, взяла его под руку. Так они и вошли в собор. Агнешка смотрела не на величественные разноцветные своды, а на своего спутника. Шрам, пересекающий правую щёку, не пугал, а, скорее, добавлял ему мужественности.

– Как Вам есть Вена? – спросил Максимилиан.

Густой голос подполковника задевал что-то в её животе, и она таяла от этих звуков.

– Восхитительно, – сказала Агнешка.

О чём они говорили весь вечер, она не запомнила. Только этот взгляд оловянных глаз из-под чёрных бровей и густой голос – вот всё, что осталось. Хотя нет, ещё была жаркая ночь и властные руки. Агнешка опомнилась уже под утро. Бежать надобно!

Когда она увидела Максимилиана в Петербурге, такая радость охватила её. Всю! С ног до головы. Ведь Агнешка думала о нём всё время – думала и вздыхала. Они никогда больше не увидятся. А тут он явился сам. Месяц пролетел как сон – встречи в трактирах, номера в меблированных комнатах, и боль, и радость, радость, радость.

Многие назвали бы их отношения грязными, но Агнешке нравилось, что делал с ней любимый.

– Ты сегодня хорошо себя вела? – спросил Максимилиан тем самым голосом.

Оловянные глаза смотрели строго. Невероятная истома пробежала по её телу.

– Простите меня, господин. Я виновата, – ответила она и потупила взгляд.

– Я есть знаю сие, – сказал он, доставая плётку.

Вопреки ожиданиям сладкая боль не пронзила её голые ягодицы или спину. Агнешка оглянулась. Максимилиан смотрел