Ломка - Алексей Леснянский

— Запомни это небо, потому что таким будет наш флаг. Я беру это на себя.

— А древко я сделаю из граблей, — сказал Андрей. — Я как раз хотел поручить тебе одно дело: подыскать подходящую материю для полотнища и нитки для звёзд.

— Я думаю, что будет классно.

— А может утопия? Может, ничего не надо? Если бы кто-нибудь со стороны узнал, какие веяния проникли в деревню не без моего участия, нас бы всех без исключения на смех подняли, — сказал Андрей в надежде услышать опровержение, но, зная наверняка, что не получит его.

Призрак неверия прокрался в душу и начал медленно пожирать юношу.

— Я не знаю, что такое утопия, но, кажется, поняла тебя, — сказала Наташа, а затем её мягкий голос окреп, зазвенел железом. — А ты что думал? Тебя и сейчас считают слегка ненормальным, но, например, этот разбойник Митька обмолвился как-то, что за этого типчика, — так он назвал тебя, — он любому голову оторвёт. "С этим спасом, — сказал он, — даже стоять рядом тяжело, а не то, что говорить. С его понятиями легко вляпаться в какую-нибудь историю. В этот момент я должен находиться рядом с этим безмозглым, чтобы отвести удар". Шаповал, Сага, Забелин и другие ребята поддержали Белова. Если ты после всего этого отступишь, то грош тебе цена, Андрей. Подло будет с твоей стороны бросить нас всех на произвол судьбы. Ты человек новой эры, и сам это знаешь. И я… люблю тебя, потому что через тебя мне удалось полюбить мир и его грязь.

Губы молодых людей слились в поцелуе, глаза закрылись. Руки Андрея обвили гибкий стан девушки. Старый как мир инстинкт отключил рассудок, и тела всё плотнее стали прижиматься друг к другу.

— Нет, нельзя так. Это неправильно, — лихорадочно произнёс Андрей и отстранил от себя Наташу. — Мы же не животные. Прости, но я не люблю тебя. Даже если… Нет, и тогда я всё равно не имел бы права. Ты должна меня понять. Прости.

— Замолчи, — прошептала Наташа. — Я ничего не требую от тебя. Только одну ночь, одну только ночь. Я никому такого не говорила. Подари мне сегодня свои ласки, а завтра можешь вытирать об меня ноги. Ради тебя я всё стерплю… Бери меня… Я — твоя.

Она нежно притянула его к себе. Горячей дрожью обдало организм Андрея от близости зовущего женского тела. Воля юноши таяла с каждой секундой, как тает, чернеет, оседает мартовский снег в лучах весеннего солнца. То застенчиво и ласково, то с бесстыдной яростью сжимала она его в своих объятьях. Нравственные устои, которыми гордился Андрей, несмотря на их противоположность современным взглядам общества, крошились в столкновении с реальным испытанием. Куда, в какие земли побежала его твёрдость, — Спасский не успел разглядеть. Он почти потерял контроль над собой, почти смирился с тем, что в омуте страсти утонет его свобода… Да, кажется, выходил срок его независимости. Вода точила камень.

Но одна мысль каким-то чудом задержалась в голове Андрея, не ударилась в позорное бегство вместе с остальными и начала возводить неприступную крепость на развалинах воспалённого мозга. Короткая такая мыслишка, но уверенная, что её можно развить. "Меня засекли", — обрадовалась мыслишка и уцепилась за провода-извилины. "А что будет завтра, Андрей", — вопила она в правом полушарии мозга. Потом эта мыслишка, не до конца убеждённая в победе, начала озорничать в левом. Не удовлетворившись и этим, она расшиперилась на Чёртовом мосту между полушариями и стала его раскачивать. Вниз полетели камни: "А… что… будет… завтра… Андрей"? Бульк… бульк… бульк… бульк… и контрольный бульк.

— Наташа, я не могу, — смущённо произнёс Андрей.

— Брезгуешь мной?.. И ты такой же, как все. Уходи… Я не хочу тебя больше видеть. Ненавижу тебя, — заявила девушка, уткнулась лицом в траву и расплакалась.

Он привстал на колено, склонился над ней и поцеловал её в голову.

— Дело не в тебе, а во мне. Ты красивая, найдёшь себе хорошего парня, нарожаешь детишек, — ласково сказал он.

— А ты?

— А я буду свидетелем на свадьбе. Позовёшь меня?

— Кто ж меня возьмёт?! Я ж проститутка, торговка телом! Ты это знаешь, и всё равно хочешь сделать мне больно, — произнесла Наташа, всхлипывая.

— Но…

— Не надо. Я тебя люблю. Как ты не можешь этого понять, глупенький.

— Хватит реветь. Я для другого рождён, и себе не принадлежу, — грубо отрезал Андрей.

— Да ты просто возомнил о себе не весть что, — перестав плакать, сказала Наташа.

Спасский приложил руку к сердцу. Оно билось ровно.

— Пульс не учащённый. Твои слова меня не задели. Когда кто-то говорит правду в отношении меня, я испытываю стыд. Сейчас этого нет.

— Да ты просто бесчувственный робот, равнодушный киборг. Будь проще, и люди к тебе потянутся.

— Хочешь, чтобы я стал простым как три рубля, а мою жизнь приравняли к жвачке со вкусом земляники, приобретённой в ларьке за эти ничтожные деньги? Пожевали, сладость иссякла… и выплюнули. А я всё-таки предпочитаю быть сторублёвой купюрой, от которой поначалу и избавиться то тяжело, потому что от её присутствия в правом кармане чувствуешь себя в относительной безопасности. Сотня знает себе цену, у неё за единицей два нуля. Значит, она не бахвалится. Три рубля сотрутся, заляпаются в руках, подарят сиюминутную радость-жвачку, а у сотни другая судьба. На неё многое можно купить: жвачку, хлеб, молоко, таблетки от головы… Ещё и сдача останется.

— Мания величия, — сказала Наташа.

— Нет, слабины я себе не дам. Нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах. Чтобы кому-то что-то рассказывать, надо самому быть чистым… кристально чистым. Знаешь, кого мне жаль больше всего? Тех, кто запачкал себя в 90-ых, а потом решил стать законопослушным гражданином. В эпоху дикой, дикой России они бесчинствовали, и у некоторых из них должен был появиться стыд за совершённые преступления. Я бы принял их раскаяние, потому что они тоже люди, обыкновенные грешники, только в масштабах страны. Только там круговая порука, и они дискредитируют и подавят любого, если кто-то из их среды захочет открыть нам правду о совершенных злодеяниях. Поэтому все они должны будут красиво уйти и дать дорогу другим. Все, абсолютно все… До последнего человека.

— Что ты всё о стране да о стране? Нас же никто не увидит, мы с тобой здесь одни.

— Кроме нас с тобой здесь, как минимум, ещё двое, — сказал Андрей.

— Кто же эти невидимые? — спросила Наташа и с интересом стала осматриваться.

— Как кто? — искренне удивился Андрей. — Бог и совесть.

— Какой ты всё-таки странный. Таких, как ты, уже не осталось.

— Здесь ты страшно заблуждаешься… Они как раз только начали появляться.

— Кого же ты боишься больше: Бога или совести?

— Совести, — не задумываясь, ответил Андрей.

— Почему?

— Потому что Бог милостив и может простить, а совесть — никогда. Она у меня такая, что только и ждёт, чтобы я оступился, осквернил себя. Она — дремлющий вулкан, мечтающий облить меня лавой. Кого-то она делает лучше, а меня заводит в самокопание. Я хочу быть примером, а она, гадина, бичует меня и приговаривает: "А вспомни то-то или то-то". И я вспоминаю, а потом не могу сделать то, что должен… Лучше бы её не было.

— Бессовестный человек, даже если он хороший, — не человек, а фанатик. За фанатиками могут пойти только слепцы, потерявшие души. Разве тебе этого надо? Знай, что у нас нет конченых ребят, как ты наверняка про себя думаешь. Они, не дай Бог, решат ненароком, что ты святой и будут требовать от тебя невозможного… Живи вместе с ними, меняйся вместе с ними, учи их и учись у них. Они должны чувствовать свободными рядом с тобой, а незакомплексованными. Позволь им смотреть не на тебя, а вместе с тобой… вперёд. Подумай на досуге о том, что, может быть сегодня я тебя… Хотя ладно. Пока.

— Ты?.. Как?! Нет!.. Откуда в тебе? — бессвязно прошептал Андрей в след удалявшейся девушке.

До этой ночи никто не мог вскрыть его сущности, а ей удалось. Наташа обнаружила его бастион, который он спрятал от всех далеко-далеко. Спрятал и постарался забыть о местонахождении ненавистной твердыни. А там (Андрей скрывал это даже от себя самого) пряталась за стенами гордыня. Девушка подобрала ключи, отомкнула ворота, и бесформенная гадина вылезла на свободу.

— Стой! Кто ты такая? Я первый среди всех вас, и вдолблю каждому то, что считаю нужным! А ты… ты, проститутка, будешь учить меня?! Не доросла до меня! Поняла? — закричал он на весь лес сумасшедшим голосом.

Она услышала страшный крик, обернулась и замерла на месте. Тёплая улыбка озарила её лицо. Андрей впился в глаза девушки. Ненависти в них не было, издевательства тоже. Он вдруг понял, почему захотел окликнуть Наташу. Конечно, чтобы заглянуть ей в глаза и в девичьем зеркале души увидеть отражение собственной злобы. Короткометражный взгляд девушки обнял его и потушил ярость, отрицательная энергия протиснулась в её зрачки, но обратно не вышла. Спасский вздрогнул и потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа гладила его волосы.

— Раньше у меня не было обмороков… Слабак, — сказал Андрей.