Ломка - Алексей Леснянский

— Раньше у меня не было обмороков… Слабак, — сказал Андрей.

— Тебе легче? — спросила она.

— Да, будто камень с души спал. Прости меня, если сможешь. Россия женщинами, подобными тебе, жива. А я думал, что их нет. Так… плод воображения поэтов. Два столетия пролетело, а Татьяна жива. Видоизменилась немного правда.

— Ты бредишь. Меня зовут Наташа, а тебе надо успокоиться, отдохнуть; нельзя жить в таком напряжении.

— Я в здравом уме.

— Тебе надо прилечь.

— И этих Татьян — миллион, а Пушкин — пророк! — не унимался Андрей. — Какое время года любишь? Отвечай, не задумываясь!

— Зиму… Поскорей бы она пришла, — мечтательно сказала Наташа.

— Ай да Пушкин, ай да сукин сын.

— Я что-то не так сказала? Разочаровала тебя?.. Но всё-таки зиму, Андрей. Когда с неба спускаются снежные хлопья, я начинаю верить в сказку. Всё белое вокруг, чистое. Ты помнишь, какая стоит тишина после того, как ляжет первый снег? Люди вдыхают морозную свежесть и знают, что Новый год не за горами. Главное, чтобы снег падал ночью. Я всегда чувствую, какого числа это произойдёт и просыпаюсь ранним утром, когда ещё темно, но вот-вот наступит рассвет. Стою на крыльце и боюсь с него спуститься, чтобы, ступая по ограде, первозданной белизны не нарушить. Дед Мороз, он тоже есть. Дядя Петя Бакайкин, конечно, похож на него, но какой-то смешной и пьяненький. А настоящий Дед Мороз неторопливым шагом идёт с севера через дремучие русские леса, а не мчится на тройке, как все привыкли думать. Он важный и добрый, суровый немного. Он любит взрослых и детишек, но никогда не показывается им на глаза, потому что люди ему сначала обрадуются, а потом прогонят, если он откажется от стопки. А я этого не хочу. Пусть лучше разговаривает с деревьями, зверями и птицами. Они никогда его не придадут, потому что мудрее людей… Лесные жители, как могут, удерживают Деда Мороза, а он вопреки уговорам идёт в города и сёла… Он всё ещё верит в нас. Подойдёт к окнам, погрустит, распишется узорами на стёклах и, опираясь на посох, пускается в обратный путь… Что-то я замечталась. Ты не посмеёшься надо мной?

— Что ты, Татьяна.

— Ладно, пусть я буду Татьяной, если тебе так хочется. Ты, наверное, её любишь? Ведь так?

В голосе Наташи Андрей различил нотки ревности, и он улыбнулся.

— Наташа, я кое-что хотел у тебя узнать. Где живёт Василиса Прокопьевна?

— Зачем тебе?

— Надо, — загадочно произнёс Андрей.

— По Гагарина. Могу и дом показать.

***

Василиса Прокопьевна полностью подготовилась к уходу из жизни. Она загодя составила завещание, по которому усадьба и весь нехитрый домашний скарб после её смерти должны будут перейти во владение единственного сына. Чтобы не утруждать Кирюшку излишними хлопотами, которых и так будет предостаточно в связи с похоронами, — прополола огород, подмела в ограде, сделала генеральную уборку в доме. Неприкосновенный запас денег, оставленный на чёрный день, она достала из шифоньера и положила на стол. Теперь Василиса Прокопьевна была спокойна; у сына не должно было возникнуть проблем ни с покупкой гроба и ритуальных принадлежностей, ни с продуктами на проведение поминок.

Верёвка с петлёй и крохотный кусок хозяйственного мыла уже три дня покоились возле домашнего порога. Если бы Кирилл часто навещал её, она бы не позволила себе оставить их на видном месте. Но она не боялась; последний раз он заглядывал к ней полтора месяца назад. Старухе и в голову не могло прийти, что забегай к ней сын хоть раз в неделю (совсем ненадолго, чтобы справиться о её здоровье), верёвка с мылом вообще бы не понадобились.

— "А вдруг нагрянет чего доброго и догадается обо всём, осмотревшись у порога-то. У порога нельзя. Припрячу-ка я всё в укромное место, подальше, — пугалась Василиса Прокопьевна, но потом успокаивала себя: "Не должон прийтить, давно уж не было".

И теперь даже радовалась, что в ближайшее время Кирилл не объявится, несмотря на то, что в глубине души очень ждала его.

— "Могу я о себе подумать? — задавалась она вопросом и, обращаясь к немым стенам, отвечала: "Могу, а чё не могу-то".

Поэтому мыло и верёвка остались лежать рядом с входом. Василиса Прокопьевна убедила себя, что ей будет легче свести счёты с жизнью, если она будет постоянно наталкиваться на орудия самоубийства. Сначала решила повеситься в какой-нибудь комнате, но потом передумала: внуки станут бояться.

— "Уж лучше в стайке. Чего дом похабить?" — определилась старуха после недолгих колебаний.

Прошлым вечером Василиса Прокопьевна зашла в стайку. Весело похрюкивая, её встретил старый боров, которого следовало зарезать на мясо ещё минувшей осенью, но сыну было некогда.

Во время массового забоя скота лавка Кирилла на центральном рынке оживала. Чтобы удовлетворить спрос, надо было без роздыху курсировать по соседним деревням и закупать, закупать, закупать мясо, которое последнее время стало попахивать человечиной.

Сёла республики на протяжении десяти лет выживали в условиях капитализма только за счёт натурального хозяйства, поэтому о милом торге, придуманном Якубовичем на "Поле чудес", не могло быть и речи. Крестьянин готов был торговаться даже из-за копейки, но не имел такой возможности. Закупщики-обдиралы, коими в городе были "схвачены" почти все столовые, мини-рынки и колбасные цеха, негласно держали мясной рынок. Ангельское терпение должен был иметь какой-нибудь мужик из села Аршаново, чтобы при всём своём внутреннем кипении спокойно смотреть в самодовольное лицо закупщика, в наглых заплывших глазах которого читалось: "Куда ты денешься? Всё равно сдашь". Крестьяне злились, ругались про себя матом, на чём свет стоит, а закупщику улыбались и расставались с мясом, комкая в ладонях жалкие деньги за тяжелый каждодневный труд. У них не было выхода, потому что деревенские ребятишки, как и все дети на Земле, должны хорошо одеваться, чтобы без стеснения приходить в школу и учиться, не смущаясь оттого, что кто-то выглядит лучше их.

Кирилл Прокопенко ловил время, "хватал кота за яйца", как он любил выражаться, так как сезон массового забоя скота быстро пройдёт, а до этого надо было успеть заработать много денег. Под командованием жены, никогда не пускавшей его одного по делам, он курсировал на серой "девятке" с прицепом по близлежащим населённым пунктам, закупал говяжьи и свиные туши, вихрем мчался на рынок, разделывал мясо и выгодно его продавал. Кирилл прекрасно помнил, что в следующем году, в октябре месяце, должна состояться свадьба дочери. Светка выйдет замуж за богатого парня и будет счастлива, а её отец (Кирилл это твёрдо решил) сделает всё возможное и невозможное, чтобы новоиспечённые городские родственники не подумали случаем, что парень женится на деревенской нищенке. Плюс ко всему предстояло каждый семестр оплачивать учёбу разгильдяя-сына и достраивать теплицу. В будущем году понадобятся деньги, много денег. И закупщик мяса вкалывал в осенне-зимний период как раб, обкрадывая точно таких же рабов, как и он сам.

В общем, злосчастный боров не попал под нож и теперь высасывал из Василисы Прокопьевны немалую часть пенсии, потому что всем своим поросячьим сердцем возлюбил свиной комбикорм. Когда однажды Василиса Прокопьевна подсыпала в корыто дешёвые отруби, он визгливо вострубил о своём недовольстве и объявил голодовку. Надеюсь, никто не сомневается, что гордый боров продержался бы сколь угодно долго, но через двадцать минут старушка прервала интересный для всех эксперимент, вернувшись с привычным комбинированным кормом в помойном ведре.

Василиса Прокопьевна приделала железный крюк к потолку стайки. Всё было готово, оставалось лишь написать прощальное письмо. Она искренне надеялась, что при прочтении материнских строк у сына не возникнет сомнений, по какой причине она наложила на себя руки. Кое-как пережив ночь, старушка взялась за своё последнее дело.

— "Милый сыночка, — неуклюжим почерком вывела она на бумаге, — у меня нету сил больше жить. Замучил проклятый остеохондроз. Не хочу мучить ни себя, ни вас, милые мои деточки. Тело моё изнывает от боли, а на том свете мне будет полегче. Если бы не остеохондроз, я бы не решилась. Прощайте и друг дружку берегите. Сынок, прости мать.

Андрей проводил Наташу и вернулся домой. Санька, раскинув руки, мирно похрапывал.

— "У-у-у, демонюга, — спишь? А у меня ещё дел по горло, — улыбнувшись, подумал Андрей. — И никто, никто их кроме меня не сделает.

Зашелестела на столе бумага. Спасский пытался отыскать чистый лист; не без труда нашёл.

— Кто там шебаршится? — послышался голос бабушки из другой комнаты.

Андрей быстро сложил лист вчетверо и запихал его в карман рубашки.

— Это я, баба. Мне надо ненадолго отлучиться, — высунувшись из комнаты, ответил он.

— Хватит шарахаться. Ночь на дворе. Санька вон дрыхнет во всю, а тебе уже и дня мало. Ох, и молодёжь пошла.

— Я мигом. Отпусти, пожалуйста, бабуль.