Книга Сивилл - Нелли Воскобойник

не осудил тут же беззаконие мое. Напротив, подал мне знак, что любишь меня. Ты, Господь, явился мне и дал мне новое имя – Израиль. Я думал, что теперь больше никакого греха не совершу, а буду праведен перед лицом Твоим, я и народ мой. Богатые, могущественные и щедрые, поселились мы возле города Шхем, и наши дочери без страха ходили в тот город посмотреть, как одеты тамошние женщины и какие украшения они носят. Город был веселый и открытый, я сам бывал у них. Беседовал с их царем, продавал скот и покупал подарки своим женщинам. В праздник на рыночной площади раздавали вино и сикеру[22], плясали, заклинали змей и ели жареную баранину. В этот день молодежь нашего племени пошла на праздник, и с ними дочь моя Дина. Нежная голубка моя. Послушная и проворная девочка моя. К заходу солнца все вернулись к своим шатрам, но Дины не было со всеми. Ночью, не стерпев тревоги, я поехал к царю Шхема, но и стража, и начальники были пьяны. Меня не задержали в воротах, но найти кого-нибудь трезвого из царского дома я не смог. В моем стане не спали. Лия рыдала, будто у нее сердце вырвали из груди.

Наутро пришли ко мне из царского дома и сказали, что Дину возжелал царевич. И лег с ней. Бедное мое дитя – он насильно овладел ею, ведь не могла же моя дочь согласиться на такое без моего благословения. А теперь царь Шхема просит отдать Дину замуж за его сына, ибо тот полюбил ее и готов заплатить за неправоту свою вено[23]. Я беспокоился о моей девочке, и Лия умоляла привести ее домой, но сыновья сказали: не отдадим сестру замуж за необрезанного. А говоривший от имени царя склонял нас к дружбе. И обещал выдавать за наших юношей дочерей земли той, и торговать с нами справедливым торгом, и воевать на нашей стороне, если будет нужда в них. Тогда сыновья сказали: мы отдадим сестру за царского сына, если он и все мужчины города сделают обрезание. А я молчал. Господь отступил от меня, и я не знал, что хорошо, а что плохо. И не верил, что те люди согласятся. Но они согласились. И когда все мужчины города лежали больные после обрезания, мои сыновья Шимон и Леви вошли спокойно во врата и мечами своими убили всех мужчин, взяли сестру свою Дину из дома царского, который уже некому было защищать, и отвели ее к матери. А потом в ярости безумной и необъяснимой вернулись и уничтожили все, что могли, забрали женщин, и скот, и все ценности, и утварь. Мои сыновья, Господи! Мои сыновья…

Тогда я бежал снова от гнева детей той земли и знал, что грехи мои переполнили чашу терпения Твоего. Я ничего не сделал сыновьям моим. Что я мог, Владыка мой? Но гнев твой праведный обрушился на меня, хотя и не в тот час… Умерла в тяжких мучениях голубка моя Рахиль. Родила еще одного младенца и умерла. А после Ты забрал и сына моего любимого, Йосифа. И потянулись годы, прошедшие зря… Ни внуки не радовали меня, ни сыновья, ни дочь моя Дина. Несчастное дитя, ставшее причиной коварного обмана, неслыханной жестокости и немыслимой алчности.

И вот я снова должен бежать в Египет. Прав ты, Господи! Я и жизни-то не заслуживаю, но уж точно при всем милосердии Твоем не дашь Ты мне спокойной жизни, при которой я забываю о скверне своей и думаю, что любим Тобой и благословение Твое на мне. Но раз не умер я, Всемогущий, может быть, Ты уготовил мне еще какую-нибудь радость? Может там, в Египте, еще увижу лучик счастья? Не верю, что Ты не оставил мне никакой надежды.

Допрос

Очень важный вельможа приказал доставить к нему всех приехавших с караваном. Они уже изложили начальнику стражи, кто такие и зачем прибыли в Египет, после чего были помещены в тесный и душный сарай, где им было велено ждать разрешения на въезд. Сарай был не таким уж маленьким, но путников вместе с погонщиками насчитывалось сорок человек. Кормили их скудно и воды давали только для питья. По нужде выводили дважды в день, однако водитель каравана Элиезер, которому было уже под пятьдесят, не мог терпеть по многу часов и мочился несколько раз в сутки в угол, отчего зловоние пропитало временное жилище евреев, прибывших в Египет в надежде закупить продовольствие для своих семей. Они не подстригали бород, не мылись и постепенно скатывались в отчаяние, отчего выглядели не достойными людьми, а шайкой разбойников.

Но всему плохому (как и всему хорошему) наступает конец. Начальник стражи открыл засов, распахнул дверь в сарай и сообщил, что из Мемфиса пришел приказ: всех доставить в столицу вместе с их животными и товарами.

Стража снарядила караван в путь, достойно снабдив едой, топливом для костров и запасами воды с учетом четырех стражников, сопровождавших подозрительных купцов.

В Мемфисе их приняли дружелюбно, поселили в славном караван-сарае, отделив слуг от хозяев. Каждый из братьев получил отдельную комнату, где кроме лежанки были циновки, кувшин с прохладной водой и низенький столик, на котором стояла глиняная миска, наполненная плодами. Им предложили услуги цирюльника и банщика. Они сменили одежду, пообедали и уснули, утомленные и счастливые, в надежде на то, что скоро закупят пшеницу, просо и масло и вернутся к отцу и женам с детьми. Утром, однако, оказалось, что они заперты. Стражники не говорили на ханаанских языках, но были не злые. И в отхожее место выводили по первой просьбе. Как ни старался Реувен, он не встретил там ни братьев, ни даже слуг. До позднего вечера сидел он на циновке, прислонясь к стене, и думал о том, что говорят братья на допросе. Хорошо, что не заснул, а то как бы держал ответ спросонья? Но и бодрым он отвечал не очень-то умно.

Вдруг дверь в комнату распахнулась, и вошел невысокий, очень красивый, с проседью в аккуратной бородке вельможа и при нем толмач. За ними заскочил стражник, с трудом затащил в комнату тяжелое кресло. Важный господин, не оборачиваясь, сел. Переводчик сказал, что Главный управитель с титулом Цафнаф-Панеах удостаивает приехавших личного допроса. Он подозревает, что они лжецы, а возможно, шпионы. И вовсе не те, за кого себя выдают.

Сановник задал первый вопрос, и толмач тотчас перевел:

– Как твое имя?

– Реувен, мой господин, – ответил