ШЕСТОЙ МОРЯК - Евгений Филенко

             Непомерно много.

  — Чем тебе насолили Откель и Оттель? — удивился  Хродкетиль Зеленый.

   Хрейн Тёртый снова призадумался, а потом сказал:

  — Ничем они мне не насолили. Просто такой уж я человек, что люблю острое словцо.

  — Когда-нибудь ты огребешь неприятностей, — сказал Хродкетиль.

  — Это уж точно, — согласился Хрейн Тёртый. — Огребу как пить дать.

  — Как ты думаешь, что случится, если друзья из Медвежьей долины услышат твою вису? — спросил Хродкетиль.

  — Да уж ничего хорошего не случится, — сказал Хрейн Тёртый. — Только как они ее услышат, если я уже сказал эту вису и меньше всего намерен повторять, особенно в их присутствии? Вот разве что ты им ее скажешь.

  — Вряд ли я так поступлю, — заверил его Хродкетиль Зеленый.

   Вечером того же дня Хродкетиль  Зеленый сидел за столом у Оттеля Долдона, в гостях у которого был Откель Разумник. И он повторил им вису, придуманную Хрейном.

  — А ведь Хрейн Тёртый прав, — поразмыслив, сказал Оттель. — Ничего хорошего нет в том, чтобы два разных человека имели одинаковое прозвище.

  — Только виса у него неправильная, — прибавил Откель. — Не хватает одного стиха. Зря говорят, что Хрейн Тёртый искусен в словах.

  — Я-то думал, что вы пойдете и снесете ему башку, — сказал Хродкетиль. — Хутор его спалите, а жену его Мимру-бьярмку[3], всех его рабов и весь скот заберете себе.

  — Хорошее дело, — сказал Оттель Долдон.

  — Может быть, однажды мы так и поступим, — согласился Откель Разумник. — Хрейн Тёртый давно уже напрашивается, чтобы огрести мздюлей.

   Наверное, здесь больше нечего сказать о Хрейне Тёртом и его остром языке.

2

   Однажды утром Оттель Долдон пошел доить коров, потому Что рабов у него не было, как и жены, а родители давно умерли, так что даже эту работу ему приходилось выполнять самому. Когда подойник наполнился, Оттель собрался перелить молоко в жбан побольше. Однако ему не понравился запах, который исходил от молока. Вначале Оттель подумал, что молоко скисло прямо в корове. Он обрадовался, что не нужно будет ждать, пока получится простокваша. Но потом решил, что хорошего в том мало, потому что здоровая корова никогда не доится кислым молоком. Оттель звал эту корову Дочь Ярла[4], хотя никогда не произносил этого имени при посторонних, и она была его любимицей. Поэтому ему вовсе не улыбалось, чтобы Дочь Ярла заболела и ее пришлось бы пустить под нож. Вот он и  отважился попробовать  молоко на  вкус. Это было не самое мудрое решение, если только Оттель не собирался весь оставшийся день провести в нужник Но на сей раз всё обошлось. Если не считать того, что на вкус молоко оказалось чистой брагой. Оттель снова об радовался, а потом снова огорчился, потому что, как н крути, а коровы не должны доиться брагой.

   Оттель перелил молоко от Дочери Ярла во флягу и отправился с ней к другу. Он перешел Овечью реку по Овечьему броду, миновал Овечью рощу и вскоре постучал в дверь дружнего дома.

  — Послушай, Откель, — сказал Оттель. — Моя корова доится брагой.

  — О какой из своих коров ты говоришь? — спросил Откель. — О Дочери Ярла?

  — О ней самой, — отвечал Оттель. — Удивительно, что ты знаешь, как я ее называю.

  — Да это все знают, — сказал Откель.

  — Тогда ответь мне, —  промолвил Оттель, — это хорошо или плохо, что Дочь Ярла дает брагу вместо молока?

  — Это хорошо, — сказал Откель. — Потому что теперь ты всегда можешь быть пьян, просто выгоняя свою корову на пастбище. Но это плохо, потому что теперь в твоем доме будет меньше сыра и масла.

  — Ты очень умный, — сказал Оттель. — Но сыра и масла в моем доме и раньше  никогда не бывало в изобилии. Как ты думаешь, что стряслось с моей коровой?

   Откель посмотрел на миску с молоком от Дочери Ярла и сказал:

  — Никогда не видал белой браги.

  — Что это значит? — поинтересовался Оттель.

  — А то, — ответил Откель, — что если ты думаешь, будто всё дело в траве, на которой паслась твоя корова, то заблуждаешься. Если бы дело было в траве, то и молоко было бы другого цвета.

  — Никогда не видел зеленого молока, — поразмыслив, возразил Оттель.

  — Надеюсь, и не увидишь, — сказал Откель. — Когда корова ест зеленую траву, то дает белое молоко. Если бы она паслась на красной траве, то, быть может, давала бы синее молоко. И ты бы наверняка заметил, что на твоем выгоне растет красная трава.

  — Ну и что? — спросил Оттель.

  — А вот что, — ответил Откель и сказал такую вису:

                От травы зеленой

                Молоко белеет.

                От травы багряной

                Молоко синеет,

                От травы лиловой

                Молоко желтеет.

                Быть не перестанет

                Молоком при этом.

  — Ты сам-то понял, что сказал? — удивился Оттель.

  — Странно, что ты не понял, — ответил  Откель. — Трава здесь ни при чем.

  — Я и  не говорил, что дело в траве, — возразил Оттель. — Кто вообще начал говорить о траве?

  — Неважно, — сказал Откель. — Я думаю, что во всем виновата Хейд с Утиного утеса. И настало самое время ее в этом уличить.

  — Хорошее дело, — сказал Оттель. — А что значит «уличить»?

  — Это значит припереть ее к стене и наговорить всяких гадостей прямо в личико, — пояснил Откель. — А то и чего похуже сотворить.

  — Мне всё больше нравится эта затея, — сказал Оттель.

3

   Жила женщина по имени Арнора. Кто был ее отец, неизвестно, потому что она пришла на Утиный утес невесть откуда. Она жила в маленькой хижине, держала немного овец, и нельзя было сказать, что жизнь ее балует. Нрава она была независимого, собой весьма хороша, хотя никто не мог назвать точное число прожитых ею зим. Росту в ней было никак не меньше шести футов, волосы были медного цвета, а лицо белее свежих сливок. Один глаз у нее был голубой, а другой темно-зеленый. Платье она носила небогатое, но чистое, а передник ее был вышит непонятными узорами. Накидку она скрепляла костяной застежкой в форме черепахи, а бусы ее были из чистого янтаря. И зимой и летом она ходила босиком. Словом, всякий, кто ее встречал, терялся в догадках, бедная ли перед ним женщина или зажиточная. Все звали ее Хейд Босоногая, потому что считали колдуньей, а в Стране Льдов спокон веку всех колдуний называли Хейд.