Басни - Жан Лафонтен

Хотя заслуг у вас не скроют

Уста завистливой молвы.

В Афинах некогда, к толпе пустой и вялой,

Узнав, что родины опасный час настал,

Оратор некий речь держал.

С трибуны мощью небывалой

Стремился он зажечь в сердцах народных пыл;

Он о спасении отчизны говорил.

Его не слушали. Всю силу выраженья,

Он все уменье напрягал,

Бездушных, кажется, могло б объять волненье;

Он страстно убеждал,

Он мертвых пробуждал

В могилах,

Гремел, все высказал, что только было в силах,

Все вихрь умчал.

Пустоголовый люд и не внимал нисколько,

По сторонам зевали только.

Оратор увидал, как все вдруг увлеклись...

Не речью, нет: в толпе ребята подрались!

Что ж ритор? Речь его сюжет переменила:

"Церера, - начал он, - откуда-то спешила,

С ней угрь и ласточка. Случись

Река им на пути. Не думая нимало,

Угрь в волны-прыг,

А ласточка-на крыльях. В миг

Перебрались..."

Толпа тут в голос закричала:

"Ну, а Церера-то? Что сделала она?"

"Что сделала она? О, гнев внезапный ею

Тут овладел, она разгневалась на вас:

Как! Сказками детей народ ее сейчас

Здесь забавляется? Опасностью своею

Вы не тревожитесь, хотя бы край погиб?

Что ж вы не спросите, что делает Филипп?"

И вся толпа таким упреком

Поражена,

И выслушала речь в молчании глубоком:

На пользу басня сложена!

Как те афиняне, мы все без исключенья:

Теперь, когда пишу свое нравоученье,

Пусть об Ослиной шкуре сказ

Начнут мне,-без сомненья,

Я увлекуся им сейчас.

Толкуют: мир наш стар! но все же побасёнка

Нужна и для него, как малого ребенка.

П. Порфиров.

Заимствована у Эзопа. Де Барильон, которому посвящена басня-посланник в Англии, друг Лафонтена и мадам де Севинье.

147. Человек и Блоха

(L'Homme et la Puce)

Желанием пустым и смертных недостойным

Богам надоедать стремимся мы подчас,

И убеждением исполнены спокойным,

Что нет у них иной заботы, кроме нас,

И что ничтожнейший из жалких человеков,

По поводу его поступков и шагов,

Не менее самих троянцев или греков

Достоин вящего внимания богов.

Глупец, в плечо укушенный Блохою,

Воскликнул: "С этой гидрою лихою

Человек и Блоха

Обязан был бы ты покончить, Геркулес!

И чем на небесах ты занят, о Зевес,

Что не разишь ее стрелою беспощадной?"

В защиту от Блохи так с палицей громадной

Перунов он просил на помощь у богов.

О. Чюмина.

Заимствована из басен Эзопа.

148. Женщины и Секрет

(Les Femmes et le Secret)

Нет сокровенного для женской болтовни,

Нет женщины, чтоб тайн не разболтала.

Но, впрочем, и мужчин не мало,

Что в этом женщине сродни.

Чтоб испытать жену, какой-то муж, в постели

С ней лежа, ночью вдруг воскликнул: "Что со мной?!

Я разорвусь сейчас на части... Ой, ой, ой...

Что это?! Я родил яйцо!"

"Яйцо?! Ужели?!"

"Ну да, вот, свежее; чур, людям ни гу-гу:

Пожалуй, курицей прослыть еще могу..."

Жена, не видевшая случая такого,

Как многого другого,

Поверила ему и поклялась молчать.

Но эти обещанья

Исчезли, как ночная тень.

Наивная жена, вся трепет ожиданья,

С постели поднялась, едва забрезжил день...

К соседке в дом она пустилась.

"Ах, - шепчет, - кумушка, послушай, что

случилось...

Чур, ни словечка никому:

Муж ночью снес яйцо, такое вот по виду.

Но, ради Бога, ты не дай меня в обиду,

А то ведь муж мне..."

"Ну, к чему!

Ей, та. - меня не знаешь, что ли?

Ступай себе домой, не выдам я, поверь".

Жена "наседки" лишь за дверь,

Той, как на угольях, неймется, и на воле

Про новость в десяти местах она трещит,

И вместо одного уж три яйца явилось.

А новая кума "четыре!" говорит,

И шепчет на ухо, как это все случилось.

Но осторожность там смешна,

Где тайна всем уже ясна.

И так как численность яиц все умножалась,

Благодаря молве, средь кумушек моих,

То ввечеру яиц таких

Побольше сотни оказалось.

П. Порфиров.

Из Абстемия (прим, к б. 24).

149. Собака с хозяйским обедом

(Le Chien qui porte a son cou le diner de son maitre)

Чужим добром мы тешим взоры,

Когда нельзя его стащить:

А если уж по правде говорить

Мы все в душе отъявленные воры.

Собака с хозяйским обедом

Собака своему хозяину обед

В урочный час из лавки приносила,

И никогда куска не утаила,

Хоть был велик соблазн. Таков уж белый свет!

Всем добродетелям собаку мы научим,

А ближнего начнем учить да вразумлять,

Лишь попусту несчастного измучим:

Чуть плохо что лежит, ему не устоять.

И вот однажды на Собаку,

Иль на обед, сказать верней,

Накинулась другая. Та скорей

Корзину на землю (так легче было ей)

И в драку.

Но тут голодных псов вдруг столько набралось

(Где есть возможность поживиться,

Испытанный в боях бродячий пес

Увечий не боится),

Что против всех обед хозяйский защищать

И глупо было бы, да кстати и опасно;

Как ни увертывайся, ясно:

Защитнице самой бы сдобровать,

А уж хозяину обеда не видать!

Однако,

Благоразумная Собака

Смекнула, что и ей здесь может перепасть,

И отстоять свое решилась твердо;

И вот, оскалив грозно пасть

И лапой придавив кусок отборный, гордо

Промолвила она голодным псам:

"Вот это мне, а остальное вам!"

Те не заставили просить себя вторично

И, ринувшись гурьбой,

Наперебой

Обед убрали преотлично.

Мне вспоминается общественный пирог:

Пока десятки глаз его оберегают,

Десятки рук проворно, под шумок,

Весь растаскают.

Кто поискусней, тот дает

Пример другим: гляди да потешайся,

Как люди рвут куски и набивают рот,

Но обличать их опасайся.

Когда ж какой-нибудь чудак

У пирога вдруг явится на страже,

С ним говорить не станут даже,

А прямо в сторону: не суйся, мол, дурак!

Поэтому, чем зря другим перечить,

Не лучше ль первого себя же обеспечить?

В. Лихачев.

Заимствована из "Апологии Федра" средневекового латинского поэта Ренье (Regnerus) (1589-1658). В конце басни Лафонтен намекает на лихоимственные обычаи среди муниципальных чиновников XVII века. Есть известие, что один ученый в Лионе сочинил басню на эту тему, которая и дала Лафонтену мысль осмеять этот всеобщий порок времени.

150. Шутник и Рыбы

(Le Rieur et les Poissons)

Вna ищут шутников, я ж избегаю их:

Искусство их полно всегда претензий важных.

Лишь для людей пустых

Бог сотворил шутов пустяшных.

Быть может, выведу я в басне одного

Шута такого.

Быть может, выйдет-ничего.

У богача, средь общества большого

Шутник обедал; близ него

Рыбешка мелкая стояла одиноко,

А Рыбы крупные случилися далеко.

Шутник берет блюда, потом

Им шепчет тихим шепотком,

Потом как будто бы внимает

Ответу рыбьему. Тут все удивлены.

Среди всеобщей тишины

Шутник преважно заявляет,

Что, за товарища боясь,

Который с год назад в путь к Индии пустился

(Уж не беда ль над ним стряслась),

Он рыбок маленьких спросить теперь решился,

Но что у всех-де их и речи все одни,

Что слишком молоды они,

И достоверного о друге не сказали.

Большие более и рассказать могли б.

"Позвольте, господа, побольше мне из Рыб".

Я думаю, едва ли

Такая шуточка понравилась кому,

Но, не смутясь нимало,

Достиг он своего. И подали ему

Большую рыбищу, что многое видала

И сосчитать могла все имена пловцов,

Искателей неведомых миров,

Которые не возвратились снова

На Божий свет,

Которых видел сотни лет

Люд древний царства водяного.

I. Порфиров.

Заимствована из Абстемия (прим. к б. 24). Эта басня есть анекдот о поэте Филоксене Кипрском, рассказанный в сочинении греческого грамматика III в. по Р. Х. Афинея.

151. Крыса и Устрица

(Le Rat et l'Huitre)

Какой-то Крысе полевой,

Из тех, которые рассудком не богаты,

Наскучили ее домашние пенаты.

Запасы и зерно, приют оставив свой,

Она отправилась гулять по белу свету.

Все поражало Крысу эту,

И выглянув из норки первый раз,

Где до сих пор ютилась скромно,

Она воскликнула: "Как в мире все огромно!

Вот Апеннины! вот Кавказ!"

Ее неопытным и удивленным взглядам

Казались бугорки подобными громадам.

Достигла путница приморской стороны

И, устрицы найдя, которые Фетида

Выносит на берег из синей глубины,

Сочла судами их, на основаньи вида

Их внешнего, и молвила она:

"Отец мой, будучи рассудком ограничен,

Был к путешествиям подобным непривычен.

Что до меня, отвагою полна,

Пройдя морской пустыней ныне,

Не захлебнулась я в пучине".

(Она познаньями обязана была,

Не будучи завзятым книгоедом,

Учителю ближайшего села

И слышанным при случае беседам).