Михаил Юрьевич Лермонтов. Тайны и загадки военной службы русского офицера и поэта - Николай Васильевич Лукьянович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Учебная езда в манеже. Рисунок М. Ю. Лермонтова из юнкерской тетради. Карандаш. 1832–1834 гг.
Впоследствии, как указано в Памятке, этот юнкер Афанасий Павлович Синицын был занесен на мраморную доску как первый в выпуске 1831 года.
Как отмечали все выпускники Школы, отношения между офицерами и их подопечными были простыми и дружескими, многих из своих начальников юнкера уважали и любили. Один из них, выходец из Франции штаб-ротмистр И. С. Клерон, которого Михаил Павлович называл «центавром русской кавалерии» за прекрасную выучку и храбрость в сражениях, пользовался особенной симпатией юнкеров за простоту общения, отзывчивость и так называемые «романтические похождения».
Другого офицера – своего эскадронного командира ротмистра Алексея Степановича Стунеева – Лермонтов обессмертил в шуточном стихотворении «Юнкерская молитва» (1832 год):
Царю небесный!
Спаси меня
От куртки тесной,
Как от огня.
От маршировки
Меня избавь,
В парадировки
Меня не ставь.
Пускай в манеже
Алехин глас
Как можно реже
Тревожит нас…
Это единственное стихотворение, в котором Лермонтов позволил себе в шутливой форме обратиться к Богу.
Ротмистр Стунеев знал и любил музыку, и поэт часто ходил к нему в гости и, возможно, там он встречался с А. С. Даргомыжским и с М. И. Глинкой. Последний в 1835 году женился на сестре жены Стунеева – Марии Петровне Ивановой.
Особенностями закрытых учебных заведений, и Школа не являлась в данном случае исключением, было то обстоятельство, что различного рода «шалости и проделки» были фактически узаконенным явлением. Как отмечается в Памятке, Лермонтов был непременным и активным участником всех проказ и шуток юнкеров. Иногда, в свободное время, они собирались около рояля и под аккомпанемент пели хором различные песни. Лермонтов присоединялся к ним и начинал заводить совершенно другую песню, что вносило полный разлад, поднимался шум, но он, довольный удавшейся шуткой, от души смеялся. Уже тогда среди товарищей он прославился своими экспромтами и каламбурами. Так, когда однажды к обеду вновь было подано мясо под соусом, то Лермонтов рассердился, бросил нож и вилку и возмущенно закричал: «Всякий день одно и то же – мясо под хреном, тем же манером!». Это очень развеселило юнкеров, и этот экспромт передавался потом в Школе из поколения в поколение. Шутки Лермонтова, как отмечали его сослуживцы, не носили злобного характера, а отличались добродушием и весельем.
Жизнь юнкеров Школы в 1834 году.
Рисунок из Лермонтовской тетради.
Чтобы считаться в этом учебном заведении настоящим юнкером и товарищем, требовалось проявлять неустрашимость и изобретательность в разного рода проделках. Сохранились воспоминания об одной из таких юнкерских «шалостей», которая называлась «Нумидийским эскадроном». Лермонтов перед сном собирал товарищей, один на другого садились верхом, покрывая себя и своего «коня» простыней и взяв руку по стакану воды. Когда юнкера засыпали, этот «эскадрон» окружал койку одного из них и, внезапно сорвав одеяло, выливал на него воду. «Нумидийский эскадрон» состоял из Лермонтова, В. А. Вонлярлярскаго, впоследствии известного беллетриста, графа П. П. Тизенгаузена, карьера которого была сломана гомосексуальными увлечениями, братьев Череновых – Александра и Андрея, и В. В. Энгельгардта, служивших потом в лейб-гвардии Гусарском полку. Особенно доставалось юнкерам-кавалергардам Э. Д. Нарышкину и А. Уварову. Первый считался, по одной из версий, незаконным сыном Александра I от его связи с М. А. Нарышкиной, урожденной княжны Святополк-Четвертинской. Оба они воспитывались за границей и плохо говорили по-русски, поэтому Лермонтов прозвал Нарышкина французом и не давал ему покоя своими остротами. Много шутили и над князем И. Шаховским, прозванным за длинный нос Курок-князь. Он был очень влюбчив, и все юнкера знали эпиграмму Лермонтова, связанную с одной симпатичной и полненькой гувернанткой, за которой одновременно ухаживали князь Шаховской и штабс-ротмистр Клерон. Адресовалась эпиграмма Шаховскому:
О, как мила Твоя богиня
За ней волочится француз,
У ней лицо, как дыня,
Зато…, как арбуз.
Но, вместе с тем, как вспоминает выпускник Школы генерал-адъютант И. В. Анненков, в любых проказах и шалостях воспитанники не позволяли себе затрагивать честь и достоинство товарища или наносить ему личное оскорбление. «Мы слишком хорошо понимали, – писал он, – что предметами этими шутить нельзя, и мы не шутили ими… Нельзя не заметить при этом, что школьное перевоспитание, как оно круто ни было, имело свою хорошую сторону в том отношении, что оно формировало из юнкеров дружную семью, где не было места личностям, не подходящим под общее настроение» [15]. Поэтому во время учебы всегда негативно относились к юнкерам, которые держались в стороне от друзей. Не любили также и тех, кто передавал своим родителям или родственникам сведения обо всем происходящем в их среде, или жаловался начальству.
Лермонтов никогда не делал для себя исключений, о чем свидетельствует и такой факт, который приводит в его биографии Висковатов. Его бабушка приказала своему дворовому приносить внуку в Школу различные сладости, чем очень рассердила будущего великого поэта, которому совсем не хотелось быть в глазах своих однокашников изнеженным барчуком. Но она все равно продолжала опекать внука, и, когда Лермонтов заболел во время лагерных сборов, то Елизавета Алексеевна приехала к его начальнику полковнику А. П. Гельмерсену и попросила отпустить внука домой. Как передает Висковатов, полковник спросил: «Что же вы сделаете, если внук ваш захворает во время войны?» – «А ты думаешь, что я его так и отпущу в военное время?», – ответила бабушка (она всем говорила «ты»). Полковник был озадачен: «Так зачем же он тогда в военной службе?» – «Так это пока мир, батюшка!.. – отрезала бабушка. – А ты что думал?» [14, с. 125].
Практически во всех биографиях Лермонтова рассказывается как он, обладая недюжинной физической силой, вместе со своим сокурсником Е. Карачевским гнул шомпола, за что и попал вместе с ним под арест по приказу начальника Школы генерала Шлиппенбаха. Характерна его реплика, в которой он назвал Лермонтова и Карачевского детьми, что опять же характеризует отеческое, семейное отношение между юнкерами
