Михаил Юрьевич Лермонтов. Тайны и загадки военной службы русского офицера и поэта - Николай Васильевич Лукьянович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выделялся среди преподавателей и Е. И. Веселовский, также пострадавший в 1822 году, когда он был уволен из университета с запрещением занимать «учительскую должность». Позднее, как и Плаксин, он был помилован, допущен к педагогической деятельности и в 1826–1834 гг. читал в Школе юнкеров курс судопроизводства. Сохранилась учебная лекционная тетрадь поэта, большая часть которой под названием «История российского законодательства» написана рукой Лермонтова. В отличие от теории словесности он, возможно, записывал не все излагаемые преподавателем мысли, а только самые существенные. Среди записей в данной тетради имеются сведения о мирном договоре с Византией князя Олега в 911 году после его похода на Царьград (Константинополь). История его жизни еще в детстве интересовала Лермонтова, и он собирался написать о нем поэму – известны три варианта ее начала. Впрочем, и других русских поэтов (вспомним Пушкина!) привлекала эта легендарная личность.
Обращает на себя внимание множество пометок поэта, так или иначе связанных с проблемами крепостного права (его возникновением, особенностями и пр.), что соответствует его умонастроениям, отразившимся в известном стихотворении «Жалобы турка» и в повести «Вадим». Интересна краткая запись – «Вольность Новгорода» – эта тема тоже всегда волновала поэта. На пути из Москвы в Петербург летом 1832 года, проезжая через Новгород и размышляя о его истории, Лермонтов написал стихотворение «Приветствую тебя, воинственных славян…».
Поэтому замечание В. Г. Бондаренко, что «в такой закрытой военной школе нечего было делать вольным поэтам» звучит, по меньшей мере, странно, лучшие строки всегда рождаются в минуты духовных потрясений, а не в тепличных условиях.
Высокое чувство собственного достоинства и стремление быть одним из первых в учебе привело к тому, что в самом начале пребывания Лермонтова в Школе произошел случай, едва не погубивший его стремление стать гвардейским офицером. Он описан всеми биографами поэта, начиная с П. А. Висковатого. Как всмоминает сослуживец поэта А. М. Меринский, а также его друг и троюродный брат А. П. Шан-Гирей, однажды после езды в манеже, подстрекаемый старшими юнкерами, Лермонтов решил показать свое бесстрашие сев на молодую и невыезженную лошадь, которая пытаясь его сбросить, перепугала других коней. Один из них ударил его в ногу так сильно, что юного юнкера без чувств вынесли из манежа. Спустя два месяца поэт выздоровел, но на всю жизнь остался немного кривоногим. Это вызывало дружеские шутки товарищей, удостоивших его в своем кругу прозвища «Мауеих» или уменьшительно Маешка, по имени героя французских романов, который отличался внешним уродством и был горбуном. Лермонтов не только не сердился за это прозвище, но, возможно, сам его и придумал. Во фривольной поэме «Монго», посвященной своему родственнику и другу А. А. Столыпину, он увековечил его:
…Маёшка был таких же правил:
Он лень в закон себе поставил,
Домой с дежурства уезжал,
Хотя и дома был без дела,
Порою рассуждал он смело,
Но чаще он не рассуждал…
Эти строки ясно показывают исключительную способность к самоиронии будущего великого поэта!
Его родственники и друзья, в частности А. А. Лопухин, надеялись, что этот случай позволит Лермонтову уйти из Школы, но он не согласился и решил во что бы то ни стало закончить обучение и получить офицерский чин. Это желание родственников было вызвано отчасти тем, что требования к учебе значительно ужесточились с 1830 года, когда начальником всех военно-учебных заведений был назначен великий князь Михаил Павлович, придававший большее значение дисциплине и внешнему блеску будущих гвардейцев. В этом была своя логика, потому что очень многие из юнкеров получили домашнее воспитание и были достаточно избалованными, поэтому жесткий распорядок в Школе вольно или невольно приучал их к порядку и дисциплине.
Именно поэтому уже в зрелых годах практически все сокурсники Лермонтова положительно отзывались об обучении в этом военно-учебном заведении (А. М. Меринский, В. И. Анненков. А. Ф. Тиран и др.). В частности, А. М. Миклашевский в глубокой старости вспоминал, что отношение к юнкерам было самое гуманное и никакого особенного гнета, о котором писал Висковатов, они не чувствовали.
Рисунок А. П. Шан-Гирея. Маршировка юнкеров.
Поэтому утверждение первого биографа поэта о том, что темных сторон тогдашней жизни в Школе было больше чем светлых, в лучшем случае необъективно. Так, к ее темным сторонам он относил то обстоятельство, что она «формировала дух касты, чувство мнимого превосходства, нелепую исключительность». Почему это происходило, на этот вопрос уже ответил известный русский философ К. Н. Леонтьев – люди, готовые пожертвовать жизнью ради, казалось бы, абстрактных идеалов, всегда будут и должны быть выше других в обществе.
Но следует заметить, что разрыв между образованным российским обществом и офицерским корпусом не достиг еще катастрофической величины, поэтому первый биограф Лермонтова во многом прав, характеризуя учебу Лермонтова в Школе. В частности он пишет, что «дисциплина приводила всех на один уровень», обеспечивала им «полное равенство перед властью», вне зависимости от происхождения, богатства и иных качеств» [14, с. 154, 158].
Здесь есть необходимость остановиться более подробно на личности великого князя Михаила Павловича, младшего брата императора, которого в советское время изображали чуть ли не «исчадием ада». Но, как в таком случае объяснить тот факт, что будучи членом следственной комиссии по делу декабристов, он настоял на замене смертной казни В. К. Кюхельбекеру каторгой, хотя того обвиняли в том, что он стрелял в него. Михаил Павлович сыграл также исключительную, и во многом положительную, роль в судьбе Лермонтова, о чем будет сказано ниже.
В Школе, как свидетельствовали потом ее выпускники, о великом князе остались самые хорошие воспоминания. Так, из поколения в поколение передавался один случай, произошедший в ходе одного из его посещений. В Памятке описывается, что, присутствуя в манеже, Михаил Павлович обратил внимание на одного из юнкеров, не отличавшегося хорошей посадкой и к тому же, по виду, имевшего избыточный вес. Рассердившись, он крикнул: «Это не юнкер!
Это кормилица!». Но когда ему доложили, что этот юнкер один из лучших в Школе, он обратился к начальнику генерал-майору К. А. Шлиппенбаху с вопросом: «Не обидел ли я этого толстяка сравнением с кормилицей? Кто дерзнет Ваше Высочество…, – начал отвечать генерал, но великий
