Безымянная могила - Сильвестер Эрдег Сильвестер Эрдег

Важно, чтобы под подозрением были все. Путь к доверию ведет через подозрение, а там, где есть доверие, возможно все, даже любовь. Ужасно, но это так. Когда я скажу тебе: иди и сделай то, что должен сделать, и как можно скорей, ты уйдешь. После вечери мы вернемся сюда, я буду рядом с Петром и Иоанном, у Петра есть меч, важно, чтоб это заметили. Прошу тебя, не заставляй меня долго ждать, приходите сразу, я заранее чувствую, те минуты будут для меня очень трудными. Остальное — дело солдат. Если я попрошу, поцелуй меня на прощанье. Может быть, я это заслужил. Неважно, что я скажу; скорее всего, что-нибудь в том роде, что вот на безоружных нападают с оружием и врасплох, хотя могли бы сделать это и днем, на глазах у людей. Иоанн и Петр, думаю, пойдут за мной, остальные убегут. Иоанн вхож к первосвященнику Анне и любопытен, ибо еще ребенок, Петр же ничего не поймет, но будет пытаться понять, ибо стар и бестолков. А тебе надо будет исчезнуть.

Иуда вскочил и стал ходить вокруг Иисуса.

— Тебе обязательно надо будет сказать, что предатель — среди нас?

— Обязательно. Предателя среди посторонних быть не может, там — враги. Врагов ты стараешься одолеть и, если это удастся, чувствуешь себя героем. Но нам не нужны ни герои, ни жертвы. Нам нужно покаяние и прощение. Мы хотим преодолеть самих себя. Кто убоится врага, тот, возможно, думает о себе, что он — истинный человек. Но кто убоится себя самого, тот, можно надеяться, в самом деле станет истинным человеком. И это самое главное. До сих пор всякая власть искала свое оправдание через врагов. И оправдывала таким способом не только себя: каждую подлость свою, ненависть, каждое совершенное ею убийство. Наша власть — власть иная. В ней нет места Синедриону, царю, прокуратору. Это мы с тобой обсуждали тоже, и ты согласился. Я не хочу быть первосвященником, ибо я — человек.

— А станешь жертвой, я же — предателем. — Иуда остановился у Иисуса за спиной.

— Я знаю, что ты не предатель. Ты знаешь, что я не жертва. И это главное.

— А другие? Ты думаешь, они не меня станут подозревать?

— Если ты исчезнешь совсем, то да, станут. Но если вернешься, они будут тебе доверять. Еще раз скажу: имени твоего я не произнесу нигде, никогда. Правда, выполнить это обещание мне нетрудно: завтра в это время я уже буду мертв, а ты будешь жить.

— Смеркается. Нам не пора?

— Успеем, не торопи меня. И прошу тебя еще раз: ночью не заставляй меня ждать.

— Ты считаешь, я сумею дождаться, когда посев созреет?

— Да. Ты упорен, Иуда, и не любишь проигрывать, ибо всегда был в проигрыше. Меня мать слишком сильно любила, мне было хорошо. Мне не за что было и не с чем бороться. Я мог отдать лишь себя самого, а не свою волю. Я пахал и разбрасывал зерна. А сейчас боюсь смерти.

— Еще можно все отменить.

— Уже нельзя. Да и сам подумай: останься я жить — я буду лишь повторять одно и то же, как попугай. А тебе все равно пришлось бы скрыться, ибо ты в их глазах станешь еще большим предателем. Я тебе уже говорил: в какой-то момент я почувствовал: все, конец, больше я ничего не способен сделать. Бить плетью торговцев мне больше не хочется.

— Я буду бить их после тебя.

— Ради меня ты готов на многое, я знаю. Но ради денег и власти — никогда. Иуда остановился, повернулся лицом к Иисусу.

— А что мне делать с деньгами?

— Придумаешь что-нибудь. Ты должен исчезнуть, чтобы исчезли они. Но самое трудное, что тебе предстоит сделать, — это добиться, чтобы все осознали мое отсутствие. Тогда все, может быть, получится.

— А твоя мать?

— Не беспокойся о ней, она будет счастлива умереть следом за мной. Ее смерть будет первой счастливой смертью; звучит нелепо, но это так. — Иисус встал, вдохнул густой аромат масличных деревьев. — Темнеет… Надо идти. — И медленно, словно через силу, двинулся к городу.

— Твое решение окончательно? Иисус отвернулся.

— Это не я решил: так вышло. Бесповоротно. Когда что-то кончается, это значит, его больше нет. И потому больше нет, что место занято чем-то иным. Так забвение приходит на смену памяти. Ибо мы всегда вспоминаем то, что было, а забвение означает, что не было. Ты обратишь меня в память, я тебя — в забвение. Пойми: моя вера исчерпана, ибо я отдал все. В тебе же она осталась, и тебе предстоит нести ее дальше. Склонив голову, Иуда двинулся следом за Иисусом. Тот подождал его; плечом к плечу они шли в густеющей темноте по тропинке Гефсиманского сада.

— О чем ты молчишь? — нарушил молчание Иуда.

— О том, сумеешь ли ты хранить тайну. Тебе будет труднее.

— Знаю. Память — всегда тяжелее, черная она или светлая, чем забвение. Забвение — мой удел, ибо кто же захочет помнить предательство? А я никому не смогу объяснить, что предательства не было. Я тоже хотел одолеть невозможное. Сейчас я рад был бы поменяться с тобой.

— Если бы ты мог со мной поменяться, тебе от этого было бы мало радости. Поверь мне. Они молчали, глядя на тропу, уходящую из-под ног в темноту. Дорога показалась им долгой — и очень короткой. Они приблизились к дому; Иуда схватил Иисуса за локоть.

— Правда же, это не беда, что я тоже тебя никогда не забуду?

— Я прошу тебя об одном: сделай так, чтобы обо мне вспоминали с печалью. Как договорились. Я тебя не забуду. И, сплетя пальцы на затылке Иуды, притянул к себе его голову и поцеловал.

— Вот, я попрощался с тобой. Скоро ты так же простишься со мной в саду. Как условились. Да будет мир с вами. Остальные ждали их с нетерпением. Когда Иисус и Иуда вошли, раздались радостные восклицания. На столе был приготовлен агнец. «Теперь сказываю вам, прежде нежели то сбылось, дабы, когда сбудется, вы поверили, что это Я. Истинно, истинно говорю вам: принимающий того, кого Я пошлю, Меня принимает; а принимающий Меня принимает Пославшего Меня. Сказав это, Иисус возмутился духом, и засвидетельствовал, и сказал: истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Тогда ученики озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит. Один из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса. Ему Симон Петр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит. Он, припав к груди Иисуса, сказал Ему: Господи! кто это? Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам. И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту. И после сего куска вошел в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее. Но никто из возлежавших не понял, к чему Он это сказал ему. А как у Иуды был ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему: «купи, что нам нужно к празднику», или чтобы дал что-нибудь нищим. Он, приняв кусок, тотчас вышел; а была ночь». Евангелие от Иоанна, 13, 19–30.