Книга Сивилл - Нелли Воскобойник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Уходите немедленно, Джон! Как вам не стыдно?! Что с вашим лбом? Идите, идите! Слава богу, все хорошо. Мальчик!
И Джон, не посмев поцеловать Маргарет, поковылял к двери.
Роберт был хорошим мальчиком. Спокойным и любознательным. Маргарет читала ему сказки, учила рисовать и играть на пианино. Но когда обязательные занятия были окончены, любым игрушкам – а их у него было немало – он предпочитал антикварный магазин отца. Лестница вела из квартиры прямо в заднюю комнату, где стояли рулоны упаковочной бумаги и лежали на полках и столах еще неотреставрированные и невыставленные на продажу новые приобретения. Оттуда мальчик заходил в зал. Магазин Кавендиша пользовался известностью и не пустовал, но Джон радовался, что сын интересуется старинными вещами, и обыкновенно находил возможность на полчасика оставить посетителей на приказчика и рассказать Роберту что-нибудь интересное. Джон показывал сыну старинный медный кувшин из Дамаска, изукрашенный изящной резьбой и лалами, с величественной крышечкой на петлях и надменно подбоченившейся ручкой, фарфоровых фрейлин в кринолинах, которые приседали и посылали ему лукавые улыбки. Гейши на выпуклых боках японских ваз обсуждали его, хихикая и прикрываясь веерами. Добродушный Будда слоновой кости ласково ему улыбался, сложив руки на толстеньком животике.
Когда Роберту пошел шестой год, родители заговорили о двух интересных и пугающих вещах: впереди была подготовительная школа, и в семье ожидали еще одного ребенка. И то и другое казалось увлекательно и тревожно. В апреле он с няней отправился на несколько недель в Эпсом, там жили родители отца, и это они настояли, чтобы на время родов мальчик не оставался в городском доме.
Ему нашли приятеля – сына садовника, с которым они бегали наперегонки в саду и играли за большим кухонным столом, строя карточные домики или устанавливая вертикально ряд костяшек домино, которые от неосторожного движения падали один на другой, пробегая по столу ручейком. Иногда дед водил его на ипподром, и там они брали лошадь для деда и пони для мальчика. Дед делал несколько кругов галопом по тренировочной дорожке, а Роберт просто сидел на пони, которого вел под уздцы один из помощников конюха.
Однажды, вернувшись с ипподрома домой, они застали всю женскую прислугу плачущей. Плакала даже бабушка, чего Роберт не мог и вообразить. Бабушка была настоящей леди, а он знал, что воспитанные люди не должны обнаруживать своих чувств: не следует громко смеяться, повышать голос, рассердившись, а тем более в голос рыдать, закрыв лицо руками. На столе лежало распечатанное письмо. Дед взял его нерешительно, надел пенсне и прочел. Роберт с ужасом напряженно следил, заплачет ли дед тоже. Дед не заплакал. Он повернулся к Роберту, встал на колени, чтобы быть с ним одного роста, взял его за плечи и сказал:
– Вчера у тебя родилась сестра.
– Разве это плохо? – спросил Роберт. – Отчего все плачут?
– Твоя мама… Маргарет… она умерла.
Дед что-то путал от огорчения, но было ясно: у него дома произошло ужасное событие. Что это могло быть, Роберт не знал. Мама умереть не могла. Но, может быть, она заболела – это он мог себе представить. Чувствуя себя одиноким, забытым и испуганным, Роберт заплакал. Как его ни утешали, слезы текли до самого вечера. Перед сном к нему в комнату зашла бабушка с незнакомым печальным стариком. Она сказала, что это портной и что Роберту нужно срочно сшить траурный бархатный костюмчик. В другой раз это бы его обрадовало, но тут он без всякого интереса дал портному обмерить себя и даже не спросил, будет ли у него на груди черный блестящий бант, как у мальчика на картине в отцовском кабинете. У него не было сил объяснить незнакомому старику свой вопрос. Еще пять дней он провел в этом доме и успел поверить, что больше никогда не увидит маму. Говорить и есть, несмотря на уговоры няни и бабушки, ему не хотелось, но гулять он соглашался. Утром, умыв и одев его и с трудом уговорив откусить пару кусочков любимого пирожного, бабушка надевала черный чепец и шаль, брала его за руку, и они вместе ходили по улицам, пока не уставали. Тогда бабушка останавливала извозчика, и они возвращались домой, утомленные прогулкой. Роберт с трудом выпивал чашку бульона и укладывался спать. Вечером он гулял с няней. В день похорон дед нанял карету, и они втроем поехали на Бромптонское кладбище. В толпе одетых в черное он увидел отца и новую няню с колясочкой. В коляске плакал младенец. Няня вынула сверток, обернутый в черный муар, и стала укачивать его на руках. Так Роберт впервые увидел Марту. С кладбища они вернулись домой.
Осенью Роберт пошел в первый класс приготовительной школы. Он был милым мальчиком и знал трудные слова, поэтому нравился учителю. Не боясь быть несправедливо наказанным, он чувствовал себя в школе неплохо. Учился лучше других. Но когда уставал или скучал на уроке, его утешала мысль, что еще немного – и уроки закончатся, за ним придет кто-нибудь из слуг, и он вернется домой к Марте. Он будет щекотать нежные душистые складочки под подбородком и на внутренней стороне милых локотков, а она – смеяться и издавать грудные теплые звуки, которые означают, что она его любит и не хочет, чтобы он уходил.
Почти все время, свободное от уроков и чтения, Роберт проводил, ползая с Мартой по полу детской. Говорить она начала поздновато, около двух лет, зато сразу правильно, целыми предложениями и используя неожиданные, необязательные слова. Иногда, не в силах сдержать восторга, Роберт стучал в кабинет отца и пересказывал ему слова Марты. Отец восхищался и смеялся, но казалось, не вполне искренне. Вообще Джон стал медлительным и сонливым. Не показывал сыну новых антикварных приобретений, почти ничего
