Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа - Рустам Эврикович Рахматуллин

Москвы. Горы в таком воззрении суть не окраина Арбата, а перенос на новый городской масштаб его переднего, смотрящего на Кремль, фасада. Перенос вдоль киевской дороги, которая сама ушла на этот берег, с Волхонки и Остоженки на Якиманку и Калужскую. Так перешел нагорный Университет, отпочковавшийся от старого, стоящего против Кремля, на кромке Занеглименья. Так же перелетели булгаковские всадники – с крыши Пашкова дома на кромку Гор. Владельческие фабулы Ваганькова и Воробьева долго тождественны как царские: от летописного начала до конца первой династии.

Любовные переживания Калужских улиц и Нескучного дают почувствовать «арбатство» Воробьевых гор.

Всадники

Гений Нескучного граф Алексей Орлов-Чесменский по-своему запечатлел это «арбатство».

Холм Арбата в Средние века принадлежал конному войску, всадникам. Существование Конюшенного государева двора на месте, где теперь Музей изобразительных искусств, с высокой вероятностью определило выбор Арбата для опричнины, войско которой было конным. Усадьбы знаменитейших кромешников ищут вокруг Конюшен. Обслуга конного хозяйства проживала слободами, откуда переулки Старо– и Новоконюшенный. Для XIX века Старая Конюшенная слобода синонимична самому Арбату, дворянскому, затем интеллигентскому. А дворянин есть изначально всадник, конный воин.

Спешившись в Арбате, дворянство снова село на коней вблизи Калужских улиц. Там первым всадником стал граф Орлов, заводчик лучших русских рысаков и устроитель Конной скачки за Шаболовкой.

Берсеневка

Еще один плацдарм Арбата за рекой – верхняя стрелка острова, низменная Берсеневка. Знаменитый Дом на набережной (то есть на Берсеневской набережной) сроднее Арбату, чем Замоскворечью. Недаром дети его сосланных или расстрелянных жильцов причислены к «детям Арбата». И театр в ансамбле дома – почти единственный прижившийся в Замоскворечье, тогда как театральная Москва синонимична Занеглименью. Конечно: лицедейство держится опричной, а не земской почвы.

Отсюда же старинное предание о принадлежности палат Аверкия Кириллова (Берсеневская набережная, 20) Малюте Скуратову. Который, как опричник, гражданствовал в Арбате, а именно в Чертолье, через реку от Берсеневки. Мифический подземный ход между палатами и левым берегом реки в новых редакциях предания ведет не только в Кремль: на территории Пашкова дома раскопан каменный колодец.

Словом, берега Чертолья и Берсеневки связаны тайной связью. Арбат перетекает, перехлестывает через реку.

Объяснение возможно. Арбат дотягивается до старицы – первобытного ложа Москвы-реки, ставшего при Екатерине ложем Водоотводного канала. Если Неглинная впадала уже в эту первобытную Москву-реку, Берсеневка принадлежала Занеглименью географически.

Часть XXI. Таганка

Заяузье. Фрагмент Сигизмундова плана Москвы. 1610

Второй Кукуй

Уступив Арбату Берсеневку с Нескучным, плебейское Замоскворечье само как будто заступает реку в Заяузье. Можно сказать, Таганка восполняет Замоскворечью утрату Нескучного. Возможно потому, что путь в Рязань и в степи, изначально пролегавший по Замоскворечью, дублирован и обновлен через Таганку.

Но и она неоднородна. Вспоминаются Арбатец на Крутице, Лизин пруд. Да и Арбатец Малый перехлестывал за Яузу: в пору опричнины ему принадлежал отрог Таганского холма Лыщикова гора с великокняжеским монастырем.

А в первой половине XVII века часть Таганки заполнилась дворами иноземцев (вновь родство опричнины с неметчиной). В предполье за Таганскими воротами существовало даже иноверческое кладбище, запечатленное на картах Олеария и Мейеберга. Еще в 1611 году Несвижский план назвал Заяузье Кукуем-городом, хотя ручей Кукуй тек далеко отсюда, в Немецкой слободе. Считается, что иноземцы из Немецкой слободы спускались на Таганку Яузой и что «Кукуй» паролем следовал за ними.

Но ни кукуйцы, ни опричники не помешали на Таганке торжеству традиции. И если острова иного сохранились, то архипелаг они не образуют.

Вероятно, иноземной почвы держится театр на Таганке – одинокий остров лицедейства в этой части города.

Коммунальная любовь

Остров любви здесь тоже есть: дом в Гендриковом переулке, 15, за Таганскими воротами, помнит чету Бриков и жившего при них Маяковского.

Дом Маяковского в Гендриковом переулке. Акварель Бориса Земенкова. Середина XX века

Коммунистическая любовь втроем особенно вчуже таганскому миру. Память о ней из года в год затягивается старозаветной тканью; музей упразднен. Маяковский все более отождествляется в обыденном понятии с одной Лубянской площадью, где располагал квартирой в те же годы.

Часть XXII. Кузнецкий мост и выше

Фрагмент Кузнецкого моста. Реконструкция Карла Лопяло. 1977

Дом Маяковского Люблю Кузнецкий                          (простите грешного!), потом Петровку,                        потом Столешников; по ним           в году                    раз сто или двести я хожу из «Известий»                            и в «Известия».

Заданная этими стихами диагональ от Лубянской площади до Страстной размечает еще одно пространство московской любви.

Дом на углу Лубянского проезда и Мясницкой (№ 3/6, во дворе) помнит последнее свидание Маяковского: он застрелился, едва Вероника Полонская вышла на лестницу.

«Дом Фамусова»

На другом конце диагонали, в современном владении «Известий» (Страстная площадь, ныне Пушкинская, 1–3), до 1970-х годов стоял дом, в котором, по мнению Москвы, однажды было сказано: «А все Кузнецкий Мост…»

Когда Михаил Гершензон взял этот дом с его хозяевами в книгу «Грибоедовская Москва», он и не думал утверждать, что отыскал дом Фамусова. Автор отыскал разве что Фамусова в юбке – хозяйку дома в грибоедовское время Марью Ивановну Римскую-Корсакову, урожденную Наумову. Притом Москва считала ее сына Сергея прототипом Скалозуба. Тот женился на Софье Алексеевне Грибоедовой, кузине драматурга, прототипе Софьи из комедии. Но считать дом на Страстной принадлежавшим если уж не Фамусову, то