Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа - Рустам Эврикович Рахматуллин

Гостиница «Север», впоследствии «Англия». Фото автора

Пушкин оставил гостиницу Обера только ради дома на Арбате. Так Николай Петрович Шереметев перед свадьбой оставил свои дворы в конце Никольской для Воздвиженки.

Видно, как клонящееся к западу солнце московской любви проходит через север, словно через юг. Кузнецкий Мост есть область зноя, лета перед осенью Арбата.

Памятник Пушкина со старого места обращался черным лицом в тень севера – к Неглинному Верху, к его полуночному солнцу, жаркому по-эфиопски.

Отцами мифа стали танцмейстеры Иогель и Ламираль.

Дом Жана Ламираля сохранился в Столешниковом переулке (№ 9, во дворе). Петр Иогель нанимал разные залы.

«У Иогеля, – пишет Толстой, когда выводит в свет Наташу Ростову, – были самые веселые балы в Москве. <…> В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенное на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель…»

«Зала была взята Иогелем в доме Безухова», за который принимают иногда дом графа Льва Кирилловича Разумовского, впоследствии Английский клуб.

Где Иогель нанял залу, в которой Пушкин первый раз увидел Наталью Гончарову, краеведы спорят. Думали, у Кологривовых (Тверской бульвар, на месте дома 22), то есть за гранью ареала Кузнецкого Моста. Но вероятнее, что дело было в доме Благородного собрания, где Иогель подвизался именно в сезон 1828–1829 годов.

В Колонном зале увидит будущего мужа-генерала и Татьяна Ларина.

Светская жизнь Кузнецкого Моста немыслима без Пушкина; Большая Дмитровка, долго носившая имя поэта, в самом деле очень пушкинская улица.

Так, в стороне от нашей темы, зато прямо на улице Кузнецкий Мост располагался в пушкинское время ресторан «Яр» (№ 9).

А на углу Кузнецкого и Дмитровки (№ 2/6), в доме князя Дмитрия Михайловича Щербатова, предоставлял «особенное прибежище игрокам» некто Огон-Догановский – Чекалинский из «Пиковой дамы», которому Александр Сергеевич остался должен в карты. Только не нужно представлять притон в подвале: Догановский был и жил барином.

Дочь князя Щербатова, владельца дома на Дмитровке, Наталья Дмитриевна, была предметом любви декабриста Якушкина. Ее брат, сослуживец Якушкина по Семеновскому полку, предоставлял другу кров.

«Любовь была взаимная», – читаем в мемуарах декабриста князя Оболенского. Но рассмотрев глубоко свое чувство, Якушкин «нашел, что оно слишком волнует его; он принял свое состояние, как принимает больной горячечный бред, который сознает, что не имеет силы от него оторваться, – одним словом, он решил, что этого не должно быть, – и затем уехал и тем окончил первый истинный роман его юношеской жизни».

Продолжая словами Никиты Муравьева, «Якушкин, который несколько лет уже мучился несчастною страстью и которого друзья его уже несколько раз спасали от собственных рук, представил себе, что смерть его может быть полезна России. Убийца не должен жить, говорил он, я вижу, что судьба меня избрала жертвою, я убью царя и сам застрелюсь».

Суди, читатель, какая связь.

Сделалось совещание, известное под именем «Московский заговор 1817 года». На совещании князь Шаховской, тоже семеновец, просил повременить с цареубийством до дня, когда их полк заступит на дежурство во дворце.

Именно Шаховской женится на княжне Щербатовой. Ее усилиями повредившийся в рассудке ссыльный князь будет переведен из Туруханска в суздальский Евфимиев монастырь, где и скончается в 1829 году.

Тему декабристских жен обыкновенно приурочивают к дому и салону Зинаиды Волконской на Тверской улице (№ 14, впоследствии Елисеевский магазин).

В стихотворении «Среди рассеянной Москвы» Пушкин поднес Волконской титул царицы муз и красоты. Княгиня Зинаида, родившаяся в Турине и скончавшаяся в Риме, провела в Москве только 5 лет, с 1824 по 1829-й. Дом принадлежал ее мачехе, вдóвой княгине Белосельской-Белозерской.

Когда княжна Зинаида стала супругой князя Никиты Волконского, то оказалась в ближнем круге Александра I, считавшего ее «прекраснейшим украшением своего дворца».

Дом княгини Белосельской-Белозерской на акварели Федора Алексеева «Вид на Страстную площадь в Москве». 1800-е

Княгиня Мария Николаевна Волконская с сыном Николаем на портрете работы Петра Соколова. 1826

Княгиня Зинаида Григорьевна Волконская на портрете работыДанси де Ромилли. 1831

Салон княгини, образовавшийся в исходе александровского времени, сделался центром фронды в николаевское. Культ художеств в этом доме стоял под знаком фронды. Но аристократическая фронда в николаевское время культивировала александровское прошлое, а не то будущее, какового не имела. Сказать иначе, культ художеств сопрягался в этом доме с культом только что минувшего, или, точнее, уходящего. По существу, здесь был салон кончающегося ампира. В этом смысле отъезд княгини Зинаиды из России так же знаков для Москвы, как, например, отъезд Жилярди или смерть Бове.

Но если за жилярдиевской колоннадой Английского клуба стояла мужская фронда, то салон Волконской держал женскую. То была фронда на фоне декабристского крушения, когда, по словам Герцена, «одни женщины не участвовали в… позорном отречении от близких». Княгиня Зинаида оказалась в центре родственного круга арестованных и ссыльных.

Проводы в Сибирь другой Волконской, княгини Марии Николаевны (она и Зинаида были замужем за братьями), стали самой демонстративной акцией салона на Тверской.

При этом случае между двумя княгинями Волконскими память культуры ставит Пушкина, жильца соседней гостиницы «Север», с его «Посланием в Сибирь». Но здесь необходимо уточнение. Как вспоминала княгиня Мария Николаевна, «во время добровольного изгнания нас, жен сосланных в Сибирь, он был полон самого искреннего восхищения. Он хотел передать мне свое “Послание” к узникам для вручения им, но я уехала в ту же ночь, и он